Гаврик - стр. 7

–Казалось бы, семья обеспеченная, мать нигде не работает,– сиди, занимайся своим чадом, продолжила Светлана.– Ан нет. Ударилась в тряпки. Муж привёз её из провинции молоденькую, чуть ли не от кукол оторвал. Она, наверное, истосковалась по настоящей моде. Покупала, что ни попадя. Благо денег было невпроворот. Муж баловал её. И вот она целыми днями перед зеркалом крутилась. Мальчик захнычет, она сунет ему игрушку новую, он и замолчит. Вся детская комната завалена игрушками, ступить негде. Отец из командировки возвращался всегда с полным чемоданом всевозможных игр. Я не помню случая, чтобы ребёнку помогали разобраться в этих игрушках. А сам он их в основном ломал. Когда в доме появилась живая игрушка, пацан ничего лучшего не придумал, как таскать его за хвост. Гаврош такой крохотуля! Ему бы спать да спать.

–Действительно, щенки же много спят,– вставил я.

– Ну, конечно. А он, бедняжка, места себе не находил. Всё прятался от сорванца. Залезет под диван и дрожит там, бедненький. Малыш просунуться под диван не может,– сразу кричать, мать зовёт. А той так не охота от зеркала отрываться! Прибежит со шваброй в руках. Начинает выгребать Гавроша из-под дивана. Вместо того, чтобы заниматься со щенком, приучать его ходить по нужде в определённое место или проситься во двор, она обращалась с ним, как с механической игрушкой. А только пёсик надудолит, али хуже того в каком – то углу кучу навалит, тут в ход шел веник и швабра. Я уж швабру и веник старалась прятать от мамаши. Чтобы охладить пыл хозяйки,– пока она найдёт швабру, время какое-то проходит, смотришь, и злоба в ней хоть чуть поутихнет.

–Да, да. Веник и швабра пёсику до сих пор особой радости не приносят. По первым дням мы это сразу приметили,– сказал я, радуясь в душе, что мои догадки относительно веника подтвердились.– Только увидит веник у кого-то в руках, несётся, сломя голову, в дальний угол. Потом постепенно обвыкся. Я приучил его не бояться веника. Но всё равно он косится на него,– зарубка на память, наверное, навсегда осталась.

–Ой, если бы видели, как она его лупила. Причём, била не той стороной, что подметают, а обратной, ручкой. Как он, бедненький, кричал! Просто издевательство какое-то! Я однажды не выдержала, хотела одёрнуть её. Куда там! Сразу пошли угрозы, если, мол, ещё встрянешь, мы тебя уволим,– почти плача, говорила Светлана,– Было бы куда уйти, я бы забрала Гавроша и ушла сама с ним подальше от этих извергов. Я же не коренная жительница. Мы с сестрой приехали из Рязанской области. Ничего нет. Ни кола ни двора. Да и на работу попробуй устроиться. Кто и где нас ждёт? Около года моё сердце кровью обливалось. Потом эта мымра решила избавиться от Гавроша. Надоел он ей со своими проблемами. Когда муж уезжал в командировку, она сажала его в сумку, и на машине отвозила подальше в лес, выбрасывала его там. Сутки, может, двое его не было, а потом объявлялся, и, как ни в чём не бывало, приветливо вилял хвостом. Беспомощное животное. Был бы у него разум, разве он вернулся бы к ним. Он забывал все обиды, перенесённые боли и вновь верил человеку. Готов лобызать хозяев без начала и конца. Вот что значит привязанность, и долг перед теми, кто его кормит. А хозяйка упорно возила его в незнакомые места, желая от него избавиться. Однажды, чтобы было наверняка, она привязала его верёвкой к дереву в густом лесу далеко от трассы. Расчет был прост: капроновую верёвку перегрызть Гаврош не сможет, и сдохнет с голода. Всё шло по этому сценарию. Гаврош с каждым днём хирел и хирел. На похороны Гавроша собралось много ворон. Каждая норовила долбануть его в темечко, тем самым сократить срок жизни собачки. Он как мог, отворачивался от надоедливых могильщиков, жалобно тявкал на них не с целью запугать и отогнать их, а с просьбой пощадить его. Но тщетно. Санитары- могильщики знали, что делали. Закон самосохранения подсказал собачке, как надо от них защищаться. Как только вороны подлетали к нему, Гаврош опрокидывался на спину и всеми лапками охранял своё тело от острых клювов птиц. Теперь они уже не долбили его в голову. Это так больно, что голова кругом шла, и глаза застилал туман. На закате вороны покидали свою жертву до утра, чтобы завтра с новыми силами доконать всё-таки беднягу. Гаврош располагался на бугристых корнях сосны и впадал в дрёму. Но не спал. Голод не давал ему заснуть. Он часто зевал, широко раскрывая пасть, при этом жалобно скулил. Он взывал к людям, бросивших его, горемычного умирать под сосной. Гаврош надеялся, что он оставлен человеком на время, и скоро его заберут. Чутко прислушивался к каждому шороху. Не мог он знать того, что люди просто с ним какое-то время играли, а когда он надоел им и стал обузой, решили избавиться таким образом. До полуночи Гаврош взывал к их совести, скуля и жалобно воя. А после полуночи и до рассвета появлялись другие могильщики. Стаи кабанов. Эти были опаснее ворон. Огромные клыки ему и пикнуть бы не дали. Его спасало то, что запах псины далеко разносился по лесу. Да и он, почуяв стаю клыкастых, начинал злобно рычать, меняя свой высокий голос на низкий, лаял, подражая большой собаке. Кабанам не было смысла связываться с Гаврошем. Это не сулило им ничего хорошего. Люди с ружьями и с такими собаками частенько наведывались на их лежбища, после чего стая кабанов не досчитывалась двух, трёх особей. Так что, почуяв запах Гавроша, кабаны держались подальше от него. Но это не уменьшало страха. При одном только шорохе листвы, когда кабаны носом и клыками вспарывали лесной дёрн, щетина на собаке становилась дыбом. А пойди, узнай, кто там шуршит. Могут быть и лисы, и даже волки. Чем чёрт не шутит! В таком густом, запущенном русском лесу.