Гавел - стр. 5

И напоследок – почему именно я?[3] Хотя я и был близок к Вацлаву Гавелу, вместе с тем не могу сказать, что стоял к нему ближе других или знал его дольше всех. Две трети его жизни я был наслышан о нем, но знал лично только в течение последней трети. Значительную часть этого времени мы общались очень тесно, но из-за капризов истории, которую он помогал создавать, и обязательств, какие это налагало на нас обоих, случалось, что мы подолгу не виделись. В разные периоды находились другие, которые оказывались так же близко к нему и даже ближе, чем я. Одной из загадок Гавела, на которую эта книга лишь отчасти может пролить свет, остается вопрос, кто был ему ближе всех. Кроме обеих его жен, брата Ивана и, может быть, Зденека Урбанека, который осциллировал между гавеловскими alter ego и super ego, был еще целый ряд близких ему людей, но ни один из них не мог утверждать, что именно он – ближайший друг Гавела: остальные не согласились бы с такой оценкой. В Гавеле – наряду с теплотой и дружелюбием – была и некоторая отстраненность, какое-то неприступное внутреннее ядро, к которому можно было приблизиться, иногда чуть ли не дотронуться, но не проникнуть внутрь.

Этот факт объясняет и некоторую асимметрию личных отношений Гавела, включая отношения между нами. Как бы ни были важны для него те или иные люди в разные периоды его жизни, всегда оставалось ощущение, что они нуждались в нем больше, чем он в них. Насколько я могу судить, с его стороны это не было обусловлено сознательным стремлением к превосходству или желанием возвысить себя над остальными. Наоборот, с друзьями он был преувеличенно скромен, ироничен по отношению к себе и даже на вид покладист, но тем не менее каким-то загадочным образом доминировал. В этом, по моему мнению, и заключалась тайна его уникального и эффективного лидерского стиля, к чему я еще вернусь в другом месте.

Как бы то ни было, можно не сомневаться, что вместе нам было неплохо и что мы вдвоем пережили немало и веселых, и грустных минут, пропустили сколько-то рюмок и поделились рассказами о кое-каких невероятных приключениях и в то время, когда он еще не был президентом, а потом стал им, и после того, как он покинул этот пост. Но пик моей разделенной с ним славы пришелся не на тот момент, когда мы «совместно» выступали на заседании обеих палат американского Конгресса, или когда он представил меня британской королеве, а на 17 мая 1989 года, день, когда он, вынырнув из боковых дверей тюрьмы на Панкраце, где отбывал свое последнее наказание, разрешил мне отнести его пакет с вещами домой.