Размер шрифта

Гарики из Атлантиды. Пожилые записки (сборник) - стр. 47

Книжку я взял, естественно, в тот же день. И понял, почему я напрочь не помнил, куда делся текст: я его сразу подарил семейной паре пианистов. А Тайманов написал об этом так красиво, что грех не выписать его слова: «Листки нашли место в архиве среди рецензий, программок, и лишь спустя годы стало ясно, какой необычный манускрипт попал нам в руки… Настал момент, когда раритетный опус может стать всеобщим достоянием…»

Конечно, может, только где он был вчера? Я почитал бы его этим меломанам! С ним легко я встрял бы в разговор, а значит – меньше бы молчал и меньше выпил. Спасибо прошлому, что мне прислало этот стих, его теперь я непременно вставлю в книгу. Давность его – сорок лет.

Фортепианный дуэт «Колокола»

Бьет звонарь, кидая тело, как на плаху;

коронован, чтобы звонницей владеть;

искалеченный, слепой, рванув рубаху,

в гнев и муку перезванивает медь.

Он изведал все дороги Божьей кары,

он веками с колокольни не слезал,

полудикие чингизовы татары

выжигали его древние глаза —

за бойцов, которых поднял не однажды…

Только – слышите? – недавно, а не встарь

бредил колокол пожарами, и так же

верил звукам обезумевший звонарь.

Это – слышите? – пылают стены дома.

Бог велик, – поют удары, – Бог простит! —

И не голуби, испуганные громом, —

стая воронов со звонницы летит.

Поднимайся, не щадя и не жалея!

На закате будет черная заря!

…А на сцене

у роялей – два еврея

с фанатизмом, с фанатизмом звонаря.

Они видят.

Они зрячи.

Они слепы.

Светом рампы высекаются, горя,

два лица – неостывающие слепки

озаренного безглазья звонаря.

Обращаясь в полнозвучное мгновение,

им даруются летящие часы…

Ускользающий, как ветра дуновение,

подголосок переходит на басы.

Эта тема, возникая, крепнет где-то,

нарастает в ошалелых звонарях;

эти звуки поднимали трупы в гетто

и бросали на охрану – в лагерях.

Загораются не знающие страха —

у стены, им больше некуда назад —

чьи-то яростные, русского размаха

первобытные семитские глаза.

По великой,

по забитой

и распятой —

ветер памяти, звучание неси;

бьются струны – напрягаются канаты,

пляшут руки звонарей Всея Руси.

По исчезнувшим,

сгоревшим,

по нетленным —

вьется пепел, завивается зола —

по неверным, по невинно убиенным

православные звонят колокола.

Дни уходят,

боль живет, не холодея,

море ливнями рыдает о реке.

Плач Израиля играют иудеи

на славянском колокольном языке.

Однако же пора мне эту книгу завершать. За что меня так одарило прошлое – ума не приложу. Возможно, в этом есть какой-то знак или знамение? Сигнал, что завершилась сочинительская жизнь и время сесть за домино и к телевизору? Пока не знаю. А вопросы с неких пор я стал остерегаться задавать – и вслух, и даже про себя. Имею я в виду вопросы о судьбе и прочей мистике, которая волнует нас, но нашей воле недоступна. А уж разуму – тем более. Меня на это надоумил некий сон, приснившийся недавно моему другу Володе Файвишевскому. Сон такой: он умер и стоит на небе перед Богом. Самого Творца он различает плохо – нечто явно бородатое в огромном светлом облаке, но голос Его слышит ясно и отчетливо. Бог велит ему покаяться и перечислить те грехи, которые Володя помнит и вполне осознает. А друг мой – человек ответственный и обстоятельный, поэтому рассказывает долго и подробно. И Бог ему задумчиво и добродушно говорит:

Страница 47

На следующую страницу