Гардемарины, вперед! - стр. 99
Когда Никита пришел на школьный двор, Шорохов, сидя на корточках, варил на костре клей.
– Здравствуй, Василий. Скажи, Котов появился?
– Котова вашего мыши с кашей съели, – ответил Шорохов, не оборачиваясь.
– А Фома Лукич где?
– Придет сейчас, обождите.
Шорохов поднялся, вытащил из кучи поломанной мебели кресло и поставил его перед Никитой, не то предлагая сесть, не то приглашая заняться починкой.
– Какова пробоина, а? – задумчиво сказал он, стараясь запихнуть под гнилую обшивку сиденья торчащие во все стороны пружины. – А, черт с ним! – И сторож, схватив кресло за ножку, с размаху бросил его в общую кучу. К ногам Никиты из недр хлама выкатился помятый глобус.
– Черт с ним! – весело повторил Никита и ударил по глобусу ногой. – Василий, дай-ка я твой портрет нарисую.
– Невелика персона. А рисовать, как бомбардир русского флота клей варит, это, прости господи, срам.
– Я потом пушку пририсую. Стань у тополя. Ну пожалуйста.
«Хороша фигура, – думал Никита, быстро водя углем по бумаге. – Пушку надо справа пририсовать. А из тополя сделаем фок-мачту…»
Кончить портрет Никите не удалось, потому что во дворе появился Фома Лукич, и сторож, смущенный, что его застали за таким странным занятием, как позирование, повернулся к живописцу спиной.
– Как поживаете, батюшка князь? – писарь непритворно был рад видеть Никиту.
– Благодарствую. Поговорить надо, Фома Лукич.
– Пойдемте ко мне.
В библиотеке было прохладно и тихо, как в церкви. Одинокая оса билась в стекло. Никита привычно пробежал глазами по золоченым корешкам книг, и тоска сжала его сердце. «А ведь я сюда не вернусь, – подумал он, – уеду и не вернусь».
– Какие новости, Фома Лукич? Был ли где пожар?
– Как не быть? Каждый день горит.
– А ловят ли разбойников?
– Как не ловить? На Святой Руси да не бывать разбойникам! – Писарь нагнулся к уху Никиты, и, прикрыв ладонью рот, прошептал скороговоркой: – От Котова письмо пришло.
– Да ну? – удивился Никита.
– Оч-чень странное письмо. Не знаю, что и думать. Не арестовали ли вашего штык-юнкера?
– За что его можно арестовать?
– А заговор? Государыню хотели отравить.
– Одумайся, Фома Лукич. Котов-то здесь при чем?
– Штык-юнкер человек темный. Мне его осведомленность во всех делах всегда была подозрительна. Про Корсака он тогда первый бумагу написал.
– А что? – насторожился Никита. – Был и второй, кто написал донос на Алешку?
– Нет. Замяли дело. Про вашего друга вспомнят только осенью.
– Слава богу. А что написал Котов в своем письме?
– Отставки просит по болезни. Но письмо писал не он. Я его руку хорошо изучил. Да и стиль чужой.