Гараж. Автобиография семьи - стр. 30

А.Ш.: Когда в Москве на Бакунинской улице открыли первый автомагазин, в нём, как в музее, за толстой красной бархатной «змеёй» стояли удивительные экспонаты: автомобили ЗИМ, «Победа», «Москвич-401» – слепок с немецкого «Опеля». Мы ходили туда как на экскурсию и думали: неужели в этой стране есть человек, который за 40 тысяч может купить ЗИМ? Такие люди находились. Помню, как у нас на глазах со двора магазина на новеньком ЗИМе выехал актёр и режиссёр Игорь Ильинский, и мы ему аплодировали. В конце 1950-х я сам, заработав на фильме «Она вас любит», купил автомобиль. Родители обычно дарили мне необходимые вещи типа перелицованного папиного пиджака. Но потом мама решила, что мне нужна машина, и они надыбали половину суммы. Купили мы старенький автомобиль «Победа» у артиста МХАТа Виктора Станицына. Он мог претендовать на новенькую «Волгу», а для этого нужно было избавиться от имеющейся машины.

Мы тогда жили в Скатертном переулке в шикарной восьмикомнатной коммунальной квартире (и считались буржуями – у нас было две комнаты). Кроме нас там обитало ещё пять семей. На общей кухне всегда что-то шкварчало, у каждого – свой столик, своя плита. Туалет – один на всех.

М.Ш.: И телефон тоже один на всех. Аппарат висел в коридоре. Я до сих пор помню его номер: Г47481.

Н.Б.: Когда я в первый раз пришла к Шуре домой в коммуналку, он не знал, чем меня поразить, и встал на голову. На нём были клетчатые брюки, которые он потом ещё долго носил (они назывались у нас клоунскими). Больше на голове он не стоял. Во всяком случае, при мне.

А.Ш.: Дальше я уже иногда и на ногах не стоял, но сейчас не об этом.

Н.Б.: В общей сложности в квартире жили человек семнадцать: нас трое и родители Шуры, две интеллигентные дамы, женщина с сыном, семья геологов, семья истопника и художник с женой.

А.Ш.: Это был художник-пейзажист Липкин, непризнанный. Однажды я проник в его комнату. К окну вёл узкий проходик. У окна стоял мольберт, чуть левее – стол с незамысловатой едой, за которым сидела жена. Ещё была тоненькая коечка, где они как-то умещались вдвоём. Они занимали большую, 20-метровую, комнату, но жили на трёх квадратных метрах, а на остальных 17-ти жили его картины – огромные полотна – и библиотека с книгами по искусствоведению. Он говорил: «Мои работы – для будущего, потомки оценят». Хотя я потом ни в Лувре, ни в Музее Гуггенхайма не видел работ Липкина. Когда художник умер, вдова стала разгребать комнату. А у нас в сортире, как всегда в те времена, на большой гвоздь были нанизаны обрывки газет для известной процедуры. И вдруг она вышла из своей комнаты с альбомом «Итальянские художники эпохи Возрождения», изданным на тончайшей бумаге. Она сняла газеты, проткнула гвоздём обложку раскрытого альбома, и итальянское Возрождение повисло, как календарь. Человек приходил, отрывал Тинторетто, читал, употреблял и переходил к Боттичелли.