Гадюка в сиропе - стр. 30
– Лизок, а как ты зажгла плиту?
Она вздохнула.
– Ужасно трудно. Крутила, крутила ручки, и ничего. Потом взяла в кабинете зажигалку, подпалила газету и поднесла к горелке. А как ее надо включать?
– Просто, – ответила я. – Поворачиваешь ручку и нажимаешь на эту кнопку. Смотри, раз!
Вмонтированная внутри плиты зажигалка сухо щелкнула, вмиг загорелось веселое сине-оранжевое пламя.
– Ну и дура же я! – искренне воскликнула Лиза. – Второй такой на свете нет!
Я молча наливала воду в чайник, потом все же призналась:
– Знаешь, Лизок, вторая такая дура есть – это я.
– Ты? – изумилась она.
– Еще не так давно я не умела ничего делать, – вздохнула я. – И первый раз разжигала плиту точно таким же «газетным» способом.
ГЛАВА 6
До полуночи мы с Лизой обсуждали нашу будущую жизнь. Потом приняли ряд стратегических решений. Огромные просторы двоим женщинам не нужны. Безумное количество комнат требует такого же безумного времени на их уборку. Поэтому оставляем для жизни мою спальню, Лизину детскую, гостиную, кухню и одну ванную с туалетом. Остальные помещения закрываем, ходить туда без особой надобности не будем. Далее. Отменяем всех репетиторов, и Лиза идет в обычную школу, хватит ей томиться без друзей.
– Кто же меня возьмет? – робко спросила девочка.
– А почему ты училась дома? – поинтересовалась я.
Она горестно вздохнула. Сначала ее отдали в колледж, где девочка благополучно проучилась до второго класса. Но учебное заведение назначило слишком высокую ежемесячную плату и прогорело. Тогда отец отправил Лизавету в американскую скул. Там преподавали коренные вашингтонцы только на своем родном языке и только свои предметы – историю Америки, ее литературу и географию. Через год Кондрат, случайно разговорившийся с Лизой о школе, ахнул. Девочка знала о Драйзере, но ничего не слышала о Лермонтове, более того, писать и читать по-русски она не умела. Схватившись за голову, отец определил дочь в другое учебное заведение. Но писателя, желавшего, чтобы девочка полюбила родной язык, шатнуло в другую сторону, и он пристроил ее в славянский институт благородных девиц. Там ходили в красивых сарафанчиках, учились вышивать, петь, танцевать, слагать стихи. Более того, два раза в неделю преподавали Закон Божий, и приходящий батюшка пугал детей геенной огненной. На время Великого поста из буфета пропадали мясные блюда, и каждый день начинался с молитвы.
Услышав, как Лиза бормочет перед обедом «Отче наш», Кондрат взбеленился и с воплем: «Монашка в нашей семье ни к чему!» – забрал дочь. Устроив Лизавете экзамен, папенька понял, что голова дочурки забита диковинными сведениями. Ребенок мог без запинки назвать церковные праздники, сообщить о муках первых христиан и вышить крестиком собор Василия Блаженного. Вместо русских сказок и книг вообще Лизок читала Жития святых. Таблицу умножения и правописание «жи» и «ши» ребенок не знал. Схватившись в очередной раз за голову, Кондрат отыскал математическую школу, где преподавали по высшему разряду точные науки. Находилось заведение в области, каждое утро Лизавету отвозили на уроки, а в восемь вечера забирали. В лицее имелось все: бассейн, катание на пони, обед из трех блюд, занятия ритмикой… Не было только обещанных глубоких знаний. Уроки длились по тридцать минут, детей старались не нагружать, уделяя особое внимание закаливанию. Зимой и летом их выводили босиком во двор, школьники делали зарядку на свежем воздухе. Следует отметить, что за два года, проведенные в санаторных условиях, Лиза ни разу не чихнула, но таблицу умножения так и не освоила. В лицее, писавшем в рекламном объявлении: «Преподаем математику лучше всех в России», изучение злополучной таблицы начинали в восьмом классе.