Фургончик с мороженым доставляет мечту - стр. 18
– Смотрите, это же индейцы!
Удивлялся:
– И как только они туда взобрались?
И искренне переживал:
– О нет, неужели он погибнет?..
Сольвейг же больше занимала мысль: как актерам удается сохранять столь серьезные лица, зная, что все вокруг них бутафория?
Внезапно на самом интересном месте пленка оборвалась. По экрану побежала рябь, будто вместо фильма им решили показать, как сгорает бумага: полотно побелело и «обуглилось» по краям. Сольвейг обернулась: из маленького окошка под потолком в другом конце зала валил дым. В мгновение недоуменной тишины, вдруг воцарившейся повсюду, голос Даниэля прозвучал особенно громко:
– Это моя вина!
Сольвейг, не удержавшись, рассмеялась. Однако другие зрители не разделили ее веселости. Распаленные погонями и перестрелками, они принялись вопить, приняв «признание» Даниэля за чистую монету. В него тут же полетели белые комочки кукурузы и пустые фантики от конфет. Несколько комочков запуталось в волосах Сольвейг.
Даниэль в полутьме взял ее под локоть и потянул прочь из зала под улюлюканье и гневные крики. Пробираться к свету пришлось, спасаясь от обстрела попкорном. Когда вакханалия осталась позади, Сольвейг и Даниэль расхохотались, ловя на себе недоуменные взгляды прохожих.
Она не помнила, когда в последний раз ощущала такую легкость и неуязвимость перед разъяренной толпой. Сольвейг снова пригрезились лица ее обремененных вечностью клиентов. На что они тратили время? Спасались ли бегством, как она, обвиняемые в колдовстве?
Вернувшись домой, Сольвейг долго разглядывала старую карту мира на стене. Разве все дороги ведут не в Рим или… Париж? Мысли теснились, будто пчелы, потревоженные медвежьей лапой. Границы, обозначенные тонкими линиями, реки и горные хребты – все это было до боли знакомо, но нечто безмолвно важное ускользало от нее. «Северный ветер – ветер перемен». Этот голос в бурном потоке других, мелькающий в синеве плавник. Сольвейг занесла руку, намереваясь коснуться карты, и простояла так, кажется, добрых полвека. Время теряет ценность, когда ему нет конца.
Назавтра Даниэль сказал, что покидает Варну. Здесь ему осталось провести всего два дня.
Они гуляли по бульвару Владислава Варненчика. Утренний воздух был прозрачным и чистым, как горный хрусталь. Безоблачное небо предвещало жаркий воскресный полдень. По обеим сторонам улицы еще горели газовые фонари – тлеющие угольки давно потухшего костра прошлых лет. Город дышал спокойно и размеренно, изредка принося откуда-то эхо голосов и автомобильные гудки. Даниэль молчал, Сольвейг наслаждалась спокойствием ленивого утра. Наконец он заговорил, робко, с чрезмерными паузами, будто слова терялись где-то внутри по пути из гортани.