Фуэте для олигарха - стр. 3
Эльдар невольно прервал свои воспоминания, и слегка повернув голову, боковым зрением посмотрел на двух пожилых женщин в чёрной одежде, стоявших рядом с ним. Он невольно прислушался, расслышав своё имя, поминаемое в их разговоре.
– Приехал, соизволил, наконец. Если бы не горе так и не появился бы никогда.
– Не говори. Дорого расплачиваются они за свои миллионы. Смотри холёный какой, а то, что брат в последнее время был в долгах, как в шелках никому не было нужно. Сам всё тянул на себе как вол, а этот толстосум даже не помог ему при жизни. А теперь приехал, грехи замаливать у могилы.
– Тише ты говори. Ещё услышит.
– Пусть слышит. Может, хоть теперь совесть заест. Бедные дети! Сиротки маленькие. Теперь только одна им дорога в детский дом.
– Но почему? Их же четверо в семье. Неужели никто не возьмёт их к себе?
– А кто возьмёт? У сестёр своих детей, внуков не перечесть, а этот напыщенный франт и подавно откажется.
– Ты права. Хотя знаешь, даже если бы он и захотел их взять. С таким, как он и детей страшно оставить. Ведь одному богу известно, что у него там, в груди вместо сердца и…
Обе женщины резко замолчали и опустили головы, как только Томашевский резко обернулся и обвёл их изучающим взглядом. И сплетницы больше не посмели произнести ни слова.
Эльдар повернул голову и внимательно посмотрел на племянников, сидевших на коленях у могилы родителей.
Одиннадцатилетний Станислав обнимал сестру за плечи. Крепкого телосложения, темноволосый мальчик с лицом, так похожим на брата. Он запахивал одной рукой разлетающиеся полы своей куртки от сильного ветра, а второй периодически стряхивал с волос капли дождя.
Семилетняя Ева плакала навзрыд, прикрывая ладошками рот. Милое кукольное личико, маленький носик, губки бантиком, уголки которых сейчас были опущены вниз. Её белокурые волосы, как у его матери свисали мокрыми прядями из-под маленького капюшона куртки розового цвета.
Томашевский стремительно пересёк разделяющее их расстояние и, поравнявшись, по очереди поставил обоих детей на ноги. Подняв Еву на руки и прижав к себе Стаса, он отошёл в сторону и, попытался их успокоить.
Мальчик крепко сжимал пальцами его руку, а девочка, обхватив ладошками его за шею, продолжала безутешно плакать.
Уткнувшись лицом в её мокрую щёку, Томашевский прижал к себе племянника и прикрыл глаза, чтобы хоть на минуту скрыть эту ужасающую картину с привкусом горя, царившую сейчас перед ними. Время казалось застыло, прекратило свой быстрый бег, и тяжело изнуряюще отсчитывало каждую минуту, которая нестерпимой пронизывающей болью сверлила его виски. Он уже точно знал, что нарушит устоявшиеся традиции и не останется больше ни минуты на похоронах, покинув кладбище, как только всё закончится.