Фронда. Блеск и ничтожество советской интеллигенции

Здесь и далее – ссылки на источники в конце книги.

Слово intelligentsia в этом смысле заимствовано как раз из русского языка.

Популярный советский журналист, один из идеологов перестройки.

Некий персонаж произносит слово «интеллигенция», обыгрывая фразу, сказанную по поводу латинского выражения «еtс». На самом деле, слово вошло в обиход еще раньше – где-то с первой трети XIX века.

Хотя существуют и разночтения: по другим сведениям, «12 стульев» заняли в тот год только 6 место и собрали 30 с лишним миллионов зрителей. Тоже не мало.

Флогистон – «огненная субстанция», якобы наполняющая все горючие вещества и высвобождающаяся из них при горении.

Ассоциация с популярной книгой В. Орлова «Альтист Данилов».

Поэт А. Вознесенский с умилением вспоминает своего отца, который во время Гражданской войны комсомольствовал в маленьком городке Киржач: «Отец с юмором рассказывал, как они, школьники, на глазах у моргавшего учителя клали наган на парту» (8). Юмор, замечу, так себе. Но ведь сын тоже находил это забавным, а не преступным.

Жена Льва Николаевича вспоминала: «Как-то я смотрю на собрание сочинений Чехова и говорю Льву: скучно мне читать Чехова. Язык замечательный, образы великолепные, но эти ноющие женщины невыносимы. “А это уже началась эпоха скуки, – сказал он. – Самое страшное, когда люди начинают скучать. Значит, они инертны, у них нет энергии. Настоящий творческий человек – художник, писатель, ученый – никогда не скучает. А к концу ХIХ века у нас появилось огромное количество обывателей, и так как Чехов жил среди них, то он описывал”» (13).

И почему, когда обидчик интеллигенции испустил дух, легендарные махатмы Индии прислали в СССР послание, где говорилось, что умер самый великий человек на Земле, а великий экономист Кейнс, который в те годы работал в России, считал даже сам тип мышления Ленина выдающимся явлением культуры? Они что – глупее нынешних критиков были?

Ипполит Матвеевич клянчащий милостыню – отнюдь не фантастическая выдумка Ильфа и Петрова. Подобными людьми были наводнены улицы Советской России полтора десятка лет после революции. Французский журналист, посетивший Москву в 1929 году: «Нередко видишь, как старик с хорошими манерами приближается к группе людей или входит в трамвай и громко заявляет: «Я бывший губернатор Х. Я всегда был добрым и гуманным. Посочувствуйте, граждане. Я умираю от голода». Это действует безотказно» (20).

Рабис – Всесоюзный профессиональный союз работников искусств.

О Катаеве вспоминает вдова Осипа Эмильевича – Надежда: «Мы впервые познакомились с Катаевым в Харькове в 22 году. Это был оборванец с умными живыми глазами, уже успевший «влипнуть» и выкрутиться из очень серьезных неприятностей. Из Харькова он ехал в Москву, чтобы ее завоевать. Он приходил к нам в Москве с кучей шуток – фольклором Мыльникова переулка, ранней богемной квартиры одесситов. Многие из этих шуток мы прочли потом в “Двенадцати стульях” – Валентин подарил их младшему брату, который приехал из Одессы устраиваться в уголовный розыск, но, по совету старшего брата, стал писателем». (Н. Мандельштам, «Воспоминания», с. 267–268).

О популярности поэта Э. Багрицкого среди уголовников Одессы: «Беня Крик встал и чувственно произнес: “Господа, послушайте. “Фарфоровый фонарь – прозрачная луна, в розетке синих туч мерцает утомленно, узорчат лунный блеск на синеве затона, о полусгнивший мол бесшумно бьет волна… У старой пристани, где глуше пьяниц крик, где реже синий дым табачного угара, безумный старый бриг Летучего Корсара раскрашенными флагами поник…” Кто скажет мне, чьи это стихи?» – стряхнув с себя поэтическое наваждение, спросил чтец. Все стыдливо молчали, и только звонкий девичий голос из отдаленного полумрака одиноко произнес желанное имя: “Багрицкого”. “Браво, мадемуазель, – улыбнулся Беня и, оглядев зал, заключил с укоризной: – Это плохо, господа, что вы не интересуетесь поэзией. За ее развитием нужно следить”».

Естественно, беглецы коммунистической пропагандой превращались в настоящих или мнимых врагов строя. Например, о Вертинском известный советский публицист Татьяна Тэсс презрительно писала: «Белогвардейский Пьеро, демонстрирующий в парижских кабачках свое обсыпанное трагической мукой лицо с глицериновыми глазами и лирический голос сифилитика» (30). А какие ушаты грязи были вылиты на Шаляпина, когда он отказался вернуться в Страну Советов!

Писатель-драматург Афиногенов трагически погиб в 1941-м во время попадания авиационной бомбы в ЦК ВКП(б). Он был эвакуирован в Куйбышев, а в этот роковой для себя день приехал в Москву и пришел в ЦК, куда попала немецкая бомба.

«Мне на плечи бросается век-волкодав», – О. Мандельштам.

«Главные черты «лишнего человека»: отчуждение от официальной жизни России, от родной ему социальной среды… по отношению к которой герой осознает свое интеллектуальное и нравственное превосходство, и в то же время – душевная усталость, глубокий пессимизм, разлад между словом и делом, и, как правило, общественная пассивность» (КЛЭ, 1962, С. 343).

Сращение терминов «эмиграция» и «андеграунд» – двух видимо различных, но сущностно единых форм социального и культурного отчуждения.

Сцены из романа переходят в массовое сознание, используются для сравнений и обобщений. Например, Е. Евтушенко, рассказывая о персонале правительственной больницы, использует понятные всем сравнения: «…красномордые повара, уносящие из кухонных партийных остатков каждый день не меньше осетрины, да еще и черной икорки, чем булгаковский метрдотель Арчибальд Арчибальдович…». Взаимосвязь литературы и жизни (76).

Задним умом крепкий, один из деятелей Февральской революции и Временного правительства В. Маклаков позже признал необходимость подавления русской революции 1905 года и разгона излишне революционизированной Первой думы П. Столыпиным: «Первая дума претендовала на то, чтобы ее воля считалась выше закона… победа правительства над думой оказалась победой конституционных начал…» (6) Но то, что посмел сделать Столыпин, не могла и не хотела сотворить свободомыслящая публика. Наоборот, она хотела безудержной демократии. И, кстати, памятники «реакционеру» Столыпину полетели с пьедесталов сразу после февраля 1917 года. Так что вовсе не большевики развязали ставшую для нас традиционной «войну памятников».

Из 29 министров Временного правительства всех составов 23 были масонами. Три члена президиума ЦИК Петроградского совета первого состава (Керенский, тогда трудовик, и два меньшевика) были масонами и т. д.

Н. Бердяев о понятии «большевизм»: «Первоначально это слово совершено бесцветно и означает сторонников большинства. Но потом оно обретает символический смысл. Со словом «большевизм» ассоциировалось понятие силы, со словом же «меньшевизм» – понятие сравнительной слабости. B стихии революции 1917 года восставшие народные массы пленялись «большевизмом» как силой, которая больше дает».

Любопытно в этой связи вспомнить об одной телеграмме, с которой генерал Брусилов в 1917 году обратился к Временному правительству: «Солдаты, офицеры, генералы и чиновники Юго-Западной армии, собравшись, постановили довести до сведения Временного Правительства свое глубокое убеждение, что местом созыва Учредительного Собрания должна быть, по всей справедливости, первая столица русской земли. Москва освящена в народном сознании важнейшими актами нашей национальной истории; Москва исконно русская и бесконечно дорога русскому сердцу… Я от всей души присоединяюсь к этой резолюции и заявляю, в качестве русского гражданина, что считаю конченным петербургский период русской истории. Брусилов» (18). То есть, вопрос о переносе столицы в духовный центр страны был инициирован вовсе не большевиками.

На злобу дня в украинских селах пели: «Був царь и цариця, булы хлиб и паляница, а настали коммунисты, и не стало чиго йисты».

Историк Геннадий Ижицкий о живучести субкультуры беспризорников: «…появилось весьма странное существо женского пола. В зубах она держала кусочек одеяла и неподобающим образом обращалась с иностранцами. А главное, цвет! «Она, она зеленая была»… Незабвенная «По улицах ходила большая крокодила» (19). Пели ее беспризорники двадцатых, пели и мы, дети семидесятых.

Тот же Кольцов о трагической гибели императора Николая II и всей его семьи: «Кто в России вспомнит о кучке пепла под Екатеринбургом? Кто задумается о Николае? Никто. О ком вспоминать? О том, кого не было?».