Французская жена - стр. 22
Мадам Фламель с внуком шли по улице. Нинка смотрела им вслед. Когда они подошли к скверу, Жан-Люк оглянулся и неожиданно помахал ей рукой. Даже издалека было видно, как сверкнули его черные живые глаза.
Нинка засмеялась. Жизнь, частью которой был этот смуглый непоседливый парижанин, была прекрасна! Глаза Жан-Люка говорили об этом яснее, чем все слова на свете.
«Вовремя тетушка в Москву отправилась, – подумала Нинка. – Это судьба!»
Глава 5
– Я рада, Таня, что твоей семье хорошо в Тавельцеве.
– Благодаря тебе, Маша.
– Мне? Я слишком далеко от вас, – улыбнулась Мария.
– Но этот дом купила для нас ты, – напомнила Татьяна Дмитриевна. – Хотя тебе-то здесь ничего не могло быть дорого.
Конечно, это была правда: Мария не только никогда не бывала в Тавельцеве, но даже не знала о существовании этого дома, в котором прошла юность ее старшей сестры и детство средней.
Она и о сестре-то знала только о старшей, Тане; о ней рассказывал папа. А Нелли родилась уже после того, как доктор Луговской пропал без вести в последний год войны, и сообщить ему о ее рождении было некуда, и не мог он о ней рассказывать своей младшей французской дочери…
– По логике это так, – сказала Мария. – Но как только я увидела этот сад, эту веранду и особенно эти сосны, я поняла, что он был папе дорогой, этот дом. И что он должен быть дорогой для всех вас.
– Да, – кивнула Татьяна Дмитриевна. – И папе, и нам.
– Я думаю, он хотел бы, чтобы этот дом вернулся к вам. Я просто сделала то, что он и сам сделал бы для вас.
Сестры сидели на той самой открытой веранде, которая так понравилась Марии, как только она увидела этот дом три года назад. Тогда он принадлежал чужим людям, стоял заброшенный, и угадать в его унылом запустении родные и радостные черты можно было с трудом.
Теперь же радость жила в нем глубоко и ясно. Татьяна Дмитриевна и Мария чувствовали ее одинаково, хотя одна жила здесь постоянно, а другая приехала сюда сейчас впервые после того, как этот дом был куплен.
Три дня назад началось бабье лето, необыкновенно теплое, и окно на втором этаже было открыто. Из него донеслось хныканье младенца, потом ласковое воркованье: «Митюша проснулся, ах ты мой маленький!»
– Я не думала, что такое возможно, – сказала Татьяна Дмитриевна.
– Что? – не поняла Мария.
– Что Оля способна так резко переменить свою жизнь. Она всегда была… даже слишком размеренная. Она не знала в жизни ни тени горя, и слава богу, кто бы его ей пожелал. Но от этого, мне казалось, она жила в такой стоячей, в такой, знаешь, дистиллированной воде, что иногда за нее становилось даже обидно: что же, вся жизнь у нее и пройдет в таком вот однообразии? Нет, я говорила себе, что это однообразие счастья, и прекрасно, но все же…