Формула счастья. Сборник рассказов - стр. 20
А я, признаться, и сам не знал, что для меня лучше. Я служил тогда пятым священником в симферопольском храме Трех святителей, получал месячный оклад 1300 гривен, при том что 1400 мне нужно было отдавать ежемесячно только за одну квартиру. Питание, одежда, учение детей и дорога – «не в счет». И так продолжалось два с небольшим года. Но поверьте, не кривлю душой, ни разу за это время не было случая, чтобы мы испытывали какую-нибудь действительную нужду. Это правда; и иначе, как чудом Божиим, я это объяснить не могу. Деньги, продукты, вещи появлялись в самый неожиданный момент из самых неожиданных источников, так что мне остается только привести слова одного батюшки, точность которых когда-то крепко меня впечатлила. «Запомни, отче, – сказал этот отец с расстановкой, уж не знаю, по наитию ли свыше или услышанное ранее, – Бог дает кому надо, сколько надо и когда надо!» Поверьте: точнее и действеннее утверждения по поводу существования священника я не слышал.
Итак, я служил пятым священником в городском храме, получал довольно скромный оклад, но умудрялся как-то снимать жилье и ни в чем по-настоящему не нуждался. И я привык к такой жизни. Но вот в конце января… Как сейчас помню: я в тот день освятил квартиру людям, они привезли меня к дому, и вот я иду по заснеженной дорожке, и вдруг в кармане звонит телефон, я беру трубку и слышу будничный голос: «Отец Димитрий, приезжайте в канцелярию за указом».
Так начался новый этап в моей жизни.
Я стал настоятелем прихода… в Бахчисарайском районе, как и просил у святителя Спиридона. Но своего жилья у меня так и не было. То есть в Почтовом был дом для священника, но в силу некоторых существенных обстоятельств я вселиться в него не мог. И я продолжал добираться через весь город со своей съемной квартиры сначала до автостанции, а потом на рейсовом автобусе – до храма. Потом обратно.
Но через полгода моего служения в Почтовом после очередной воскресной службы произошло важное, как впоследствии оказалось, событие. Люди подходили к кресту, прикладывались, и между прочими подошла какая-то старушка, которую я раньше не видел, несколько эксцентричного вида, протянула мне нечто завернутое в бумагу, как бы пакет небольшой, размером с почтовый конверт, и прошла дальше.
Потом уже, после службы, я этот пакет развернул и обнаружил старый, еще дореволюционного времени, помянник в велюровом коленкоре, изрядно потертый и побитый шашелем. Первые имена в нем были записаны еще с «ятями», порыжевшими от времени чернилами, а последние имена были написаны шариковой ручкой, но, кажется, тоже давненько уже, лет тридцать назад. Я держал этот синодик в руках с особенным чувством… Это всегда так бывает, когда прикасаешься к старым вещам – точно слушаешь звучание ушедшего времени. Но с синодиком это чувство живого прошлого усиливалось еще мыслью о том, что люди, вписанные в его страницы, живы и нуждаются в нашем участии, в нашей молитве. Все живы, только одни, может быть, еще здесь – во плоти, а другие уже разрешились от уз плоти и живут в вечности. Удивительное это чувство единства духовного, участия в жизни друг друга. Я вчитывался в имена и чувствовал, что как бы знакомлюсь с этими людьми, молитвенно начинаю участвовать в их жизни. Так и они из непостижимой высоты и глубины иного – запредельного – опыта взирают на мою жизнь и, может быть, начинают участвовать в ней своим молитвенным ходатайством. Я переписал из этого очень уж ветхого синодика имена в свой – обычный – и поминал всякий раз на литургии, во время молебнов и панихид.