Форель à la нежность (сборник) - стр. 26
– Да, оставил, – грустно произнесла Вера. – И согласно завещанию, вы сможете с ним ознакомиться через три дня…
– А когда он его написал?
– Неделю назад.
– То есть он знал о своей будущей смерти?
– Каждый человек знает о своей будущей смерти, и у доброй половины людей лежат наготове завещания.
– Вы хотите сказать, что он не умер? Тогда почему я могу ознакомиться с его завещанием через три дня? Ведь если вы готовы его мне показать, значит, завещателя нет в живых?
– Да, если хотите. Но и в мертвых его тоже нет…
Солнышкин доел свой жульен и уставился в глаза Вере, разыскивая в них, позади или вокруг зрачков, признаки какой-нибудь одурманенности или душевного расстройства.
Но глаза ее были сосредоточенно грустны.
– Тогда где же он? В реанимации? Как в том анекдоте?
– Знаете, – Вера вдруг тяжело вздохнула, – я очень устала, а ваша ирония меня еще больше утомляет!
Она поднялась из-за стола.
– На завтрашний ужин мы вам зарезервировали угловой столик, вон тот! – показала она. – Вы к семи будете?
Солнышкин от неожиданности запнулся, сглотнул слюну, кивнул. Она ушла, оставив его в состоянии легкой озадаченности. Сговорились они, что ли? Решили за его счет финансовые дела ресторана поправить?
Эта же мысль словно пробудила его, и он, поднявшись, вызвал Веру из подсобки и попросил выписать ему полный счет, чтобы потом получить проеденные деньги назад от Ассоциации независимых шеф-поваров Украины. Все-таки ужинал-то он, выполняя их задание! Сам бы он теперь предпочел бы Макдональдс – никакого изыска и никаких вопросов. Да и никаких поваров тоже! Ресторан такой быстрой еды, что ее просто не успевают приготовить!
На улице Ветрова шел дождь. Ветерок подталкивал его в сторону вокзала, а Солнышкину надо было идти по Толстого наверх. И дождь этот летел ему прямо в лицо. Глаза его были уже умыты, щеки мокры. В правой руке он нес кожаный старомодный портфель, в левой – закрытый зонтик. Открывать его было стыдно – две спицы вылетели, и только в закрытом состоянии он выглядел прилично. Раздумывая о дожде, Солнышкин бросил взгляд на свою левую руку, на закрытый зонтик. Осознал его полностью бесполезную тяжесть и перебросил его за забор Ботанического сада. Сразу стало легче. По крайней мере – левой руке. Ничего чужеродного в левой руке больше не было, а «разводное» кольцо на безымянном пальце уже давно потеряло свою золотую инородность – просто срослось с кожей, а потому перестало ощущаться.
Около полуночи он чистил зубы у себя в ванной. Драил их так, как когда-то в армии драил пряжку ремня. Нет ничего приятнее, чем засыпать с чувством дикой свежести во рту. Особенно, если засыпаешь в полном одиночестве. Он прополоскал рот несколько раз, бурно выплевывая в раковину уже использованную воду. И все равно что-то заставило его набрать снова воды и снова взбурлить ее во рту, пропуская вперед и назад сквозь сомкнутые зубы – так, должно быть, отсеивают киты пойманный планктон. Солнышкин планктоном не питался, а потому стремился от него отделаться. В конце концов он обнаружил причину своего неудовольствия – какую-то черную песчинку, застрявшую между зубами. Чтобы от нее избавиться, пришлось отрезать десять сантиметров капроновой лески. Только с помощью лески навел он окончательный порядок у себя во рту и теперь, уставший от борьбы за здоровую гигиену зубов и десен, был готов ко сну сильнее, чем когда-то, во времена советского энтузиазма, был готов к труду и обороне.