Фонтенбло - стр. 1

Когда я прахом стану, Франция останется. И, когда по воле Бога взойду На небеса: «Это моя Франция», Моя душа будет любить ее.

Неизвестный автор, XV век

Европа – но ведь это страшная и святая вещь – Европа! О, знаете ли вы, господа, как дорога нам, мечтателям-славянофилам, по-вашему, ненавистникам Европы, – эта страна святых чудес! Знаете ли вы, как дороги нам эти чудеса и как чтим мы великие племена, населяющие ее, и все великое и прекрасное, совершенное ими? Знаете ли, до каких слез и сжатий сердца мучают и волнуют нас судьбы этой дорогой и родной нам страны?

Ф. М. Достоевский

Очарование и почти мистическая загадка Франции и Фонтенбло и всегда были неразрешимы как для всего мира, так и для самих русских. Эта многовековая, непреходящая, пережившая много столетий любовь к Франции, нежная, трогательная, снисходительная к недостаткам, самая постоянная, самая верная из всех возможных видов любви, любовь братская – старшего к младшему. Издалека подобная любовь кажется загадочной, необъяснимой, почти мистической, и только тот, кто побывал во Франции, кто видел и узнавал неведомым, древним чувством мелькающие мимо окна автомобиля пейзажи этой страны, ее поля, перелески, темные величественные кроны густых лесов, так похожие на российские, но неуловимо другие, кто встретился лицом к лицу с этой страной, начинает осознавать это непостижимое древнее единство. Непостижимое на первый взгляд. И лишь после того, как тебя в самое сердце поразил Париж – вечная, первая и последняя любовь, когда ослепил своим великолепием и блеском роскошный Версаль, в парке которого отчего-то особенно остро трогает изумительная статуя двух обнявшихся юношей, конечно, братьев, наступает прозрение в Фонтенбло. Неосознанно в сознании звучат своего рода рефреном стихи Николая Гумилёва, обращенные к Франции:

В Фонтенбло – замке замков, «чудесном источнике», наступает момент истины, связывающий все необычайные впечатления, ощущается трепет, родственный только любви или творческому вдохновению писателя. Прозрение, озарение, мистика сопровождают этот дворец на протяжении столетий. Фонтенбло – воплощенный в камне символ братства, сохранившийся в единственной уцелевшей во времена безжалостного крушения старого порядка галерее, посвященной братьям-близнецам.

Ни в одном другом месте русский человек не чувствует себя так естественно, спокойно, будто попав из далекого странствия в свой родной дом, как в Фонтенбло, и это чувство рождается постепенно. Сначала оно опускается осязаемой любовью, когда проходишь по благоухающим так остро и одновременно нежно тенистым аллеям, созданным высокими лимонными деревьями, между которыми переливаются, как изысканные драгоценные украшения, оперения неспешно прогуливающихся по изумрудной зелени павлинов. Оно усиливается, в то время как ты стоишь в полутемной галерее Близнецов, слушая характерно-эмоциональную речь светловолосого и светлоглазого гида:

– Я не могу назвать вам свою фамилию: это запрещает контракт… Меня зовут Владимир, второе имя – Василий. Оно мне так нравится, и я не понимаю, почему вы, русские, так любите называть этим именем кошек.

– Вы русский?

– Нет, что вы! Я – француз! – и через несколько фраз: – Помню, когда в детстве мне мама читала Пушкина…

И это решительное заявление: «Я – француз!» – выслушивается русскими с известной долей снисходительности старшего брата, с улыбкой, следующей в ответ этому самоуверенному утверждению – заблуждению младшего. А в связи с этим и все дальнейшие слова очаровательного светловолосого Владимира выслушиваются на этой же снисходительной ноте: