Фобология - стр. 32
Шубина вдруг подумала, что где-то поблизости может находиться и семья этого господина. Всё так же тихо Мэри отошла от угла и, ни живая ни мёртвая от страха, осторожно спустилась ещё на два пролёта.
Она оказалась в душном полумраке. Пахло хвоей и прелыми листьями. Мэри забилась в самый тёмный угол и, подтянув колени к подбородку, замерла. Постепенно глаза привыкли к темноте, и девушка смогла различить громоздкие ящики, которыми было заставлено помещение. Мысленно Шубина твердила себе, что это не гробы – только похожи, и то не слишком.
Внезапно сквозь крышку одного из них показалась голова, потом плечи, грудь, и скоро перед Мэри стоял худосочный мальчишка. У него были светлые волосы и нос горбинкой, почти как у папеньки. Призрак стоял и молча изучал девушку.
Мэри похолодела. Она хотела бежать, но ноги не слушались.
– Ты Шубина Маша? – бесцветным голосом спросил мальчишка.
Мэри никогда не называли Машей. Родители и знакомые с детства звали её на английский манер – Мэри, гувернантка – на французский – Мари, бабушка строго величала Марией. Но Машей – никто. Имя звучало дико и как-то по-крестьянски. Мэри и не думала ассоциировать себя с этим именем, поэтому она раздумывала несколько мгновений, прежде чем кивнуть.
Призрак тоже кивнул, будто в подтверждение каких-то своих мыслей.
– Не бойся, – сказал он, – я тебе помогу. Но только если ты поможешь мне.
Несколько минут Вадим в бессильной злобе пытался сорвать со стены портрет. Казалось, проще пробить стену кулаком, чем убрать отсюда проклятый холст. Наконец сдавшись, Вадим Никифорович набросил на плечи сюртук и вышел из комнаты. Он собирался попросить Шпака снять картину или, если тот уже спал, найти Остапа и уже вместе с ямщиком разделаться с богомерзкой мазнёй.
Шубин оказался в пустом тёмном коридоре. Вернувшись за свечой, он бросил разъярённый взгляд на картину – в ней что-то изменилось. Некоторое время Вадим рассматривал портрет, чтобы понять, что не так, но скоро бросил эту затею.
Ночной коридор полнился звуками. В соломе шуршало. Пёстрые обои с глухим треском отщёлкивались на сквозняках. Половицы скрипели под ногами. Дождь тихой дробью хлестал по крыше. Ветер бил в ставни.
Из комнаты в конце коридора доносился мерный скрип. Кровать не могла так скрипеть, там либо что-то с немалым трудом отвинчивали, либо перетирали. Больше всего походило на скрип верёвки на скотобойне, когда к потолку подвесили тушу.
Вадим постучал и решительно надавил на ручку. Дверь оказалась не заперта. В нос ударил гнилистый запах мокрой земли и экскрементов. Первое, что бросилось в глаза, – это старые истоптанные сапоги с дыркой на голенище. Вадим уже где-то их видел.