Флатус - стр. 7
– И я о том же, Какушкин, – интригующе произнес полицмейстер. – Тут дело принимает совсем другой оборот.
Сквозь рвотные порывы я не мог понять, к чему ведет Алексей Николаевич.
– Запах, Какушкин, запах! – продолжал Алексей Николаевич. – Те пакеты тоже источали туалетное амбре. А если мы возьмем во внимание, что каждая из жертв маньяка умерла случайно, без признаков борьбы или насилия, то можно сделать вывод, что преступнику нужны были не они, а то, что в них…
– Вы это к чему ведете, господин полицмейстер? – вытирая рот, недоуменно спросил я.
– Ему нужен был их флатус, Какушкин!
Флатус, значит… Чудновский хоть и обладал детским интеллектом, но, чтобы рассуждать в таких категориях, было необходимо отбросить все рациональное и отказаться от привилегии человека, которой нас наградила природа. Привилегией мыслить. Версия с коммунистами казалась мне реалистичней. В ней хотя бы имелось зерно адекватности, какая-то твердая почва из аргументов, а не надуманные факты. В какой реальности можно предположить, что человеку, хоть и преступнику, понадобится воровать кишечные газы своих жертв? Впервые с начала совместной работы с Чудновским у меня появилось желание дать ему пощечину.
– Возмутительно, Алексей Николаевич, – ответил я. – Вы издеваетесь над жертвами ужасных преступлений! Вы это понимаете?
Чудновский невозмутимо смотрел на меня, накручивая кончик своего уса. Мне хотелось думать, что он меня слушал, а не летал в своих размышлениях.
– Ну Вы-то что молчите, Зинаида?! – обратился я к женщине. – Разве вас это не оскорбляет?!
Потерпевшая робко посмотрела на меня, а потом на Чудновского. Ее взгляд выражал уважение, которым она прониклась к полицмейстеру после того, как тот выдвинул свою версию. Алексей Николаевич, не разворачивая торс, одобрительно посмотрел на женщину. Неужели она в это поверила? Это все было похоже на третьесортный спектакль, которые дают шуты в цирке. Я все ждал, когда Чудновский засмеется или скажет, что просто пошутил. Но он был серьезен.
Я почувствовал легкий жар и понял, что начинаю краснеть. Не контролируя себя, я сжал кулаки и хотел было кинуть в Алексея Николаевича журнал, корешок которого промялся под давлением моих пальцев, но совершенно неожиданно на улице раздался дикий мужской крик. Накал страстей между мной и Чудновским, – хотя я сомневаюсь, что тот вообще осознавал, что между нами повисло напряжение, – резко спал. Мы выбежали на улицу. Возле повозки патрульного экипажа, который привез нас на место преступления, лежал полицейский кучер. Он лежал со спущенными штанами и громко плакал. Чудновский тут же побежал поднимать его с земли, но, словно пес, почуявший запах дичи, остановился на месте в двух шагах от пострадавшего. Меня возмутило его безразличие к кучеру, и я подобежал к повозке, чтобы помочь бедолаге встать. Взяв его под руки, резкий запах флатуса с легкой примесью вареного чеснока, окутавший кучера, ударил мне в нос. И я понял, почему остановился Чудновский. Поставив кучера на ноги, я подошел к полицмейстеру. Он с острым прищуром смотрел на крышу соседнего здания, которую едва касался свет фонарного столба. Глаза Чудновского не бегали. Он, словно хищник, впивался взором в свою жертву. Поначалу я видел на крыше лишь едва различимый силуэт флюгеля и решил, что Алексей Николаевич спутал его с фигурой преступника. Но вдруг на освещенный участок крыши вышел человек в черном пальто. В руках он держал раздувшийся бумажный пакет.