Фирс Фортинбрас - стр. 7
Расходиться не торопились.
Саша-звукорежиссёр угостил сигаретой.
Минута выбора. По домам – или как?
За знакомство? За встречу? За успех безнадёжного дела?
– Должна тебе заметить, выглядишь ты недурно.
– Мерси. Как раз тебе комплимент хотел сделать.
– Хотел – значит не сделал.
– Ну почему же. Цветёшь!
– Конечно, цвету. Развод – второе рождение.
– И второе дыхание, – вмешался художник Саша.
– А вы не подслушивайте.
– Ну так что? Идем в «Пики»? Это туда, – показал мне Саша-звукорежиссёр. – Наши там уже.
Дело хорошее, но:
– Мне надо денежку поменять.
– И мне, – сказала Настя. – Обменник за углом.
Вот и славно. Пошли.
Нет, это она сказала:
– Пошли.
Похоже, я не торопился домой.
Но ей действительно шла короткая стрижка с косой чёлкой. Я знал её только с длинными волосами. Роскошные волосы были. Почему-то вспомнилось, как попадали мне в рот, когда мы вдвоём засыпали на левом боку. С этой новой причёской было что-то мне в ней незнакомое совершенно.
– Честно сказать, я думала, ты действительно Фортинбраса изобразишь. Ведь хотел.
Смотри-ка, помнит, что я говорил о Фортинбрасе. Это моя химера, моя мечта, мой фантом – Фортинбрас. Не Гамлет какой-нибудь. Фортинбрас.
– Ну нет, Фотринбрас не такой. Фортинбрас не аферист. И ни один инфернальный аферист недотягивает до Фортинбраса. (Я мог бы сказать «до реального Фортинбраса»…)
Лучше не начинать. О Фортинбрасе долго могу.
Но Настя меня уже представила Фортинбрасом.
– Конец серии. Выход Фортинбраса, – воображала она. – Итог. Черта. Самое то. Хотя да, рано. Тебя надо в конце всего сериала выпустить. Груда трупов – и ты, Фортинбрас.
– А получается, что Полоний.
– Почему Полоний?
– Потому что первого хлопнут. Как Полония – первого.
– Отец Гамлета был первым.
– Еще Йорика вспомни. Полоний – первый.
– Ладно, тогда я Офелия. Предчувствую, что на очереди.
– Ты же вроде из главных?
– Все смертны.
– Вот скажи мне, зачем в каждой серии убивать?
Она не знала зачем. Она сказала:
– Концепция.
За разговорами о героях Шекспира подходили к обменнику – издалека было видно: закрыт, но рядом с крыльцом ошивается хмырь в невзрачном плаще.
Настя дала мне свои пятьдесят баксов, я присовокупил их к заработанной мной сотенке и направился к тому, он даже не смотрел в нашу сторону.
Тоже ведь спектакль. По неписаному закону (сценарию) будем придерживаться порядка действий. Я подойду и поинтересуюсь курсом, он назовёт; я скажу, что у меня сто пятьдесят, но не буду показывать; он достанет из кармана внушительную пачку российских банкнот и на моих глазах отчитает поболее полмиллиона, прибавит мелкие и даст мне – теперь пересчитаю я; уберу, достану в трёх купюрах наш гонорар, он проверит на ощупь подлинность, уберёт; обмен состоится. Отклонение от сценария чревато осложнениями. Меня кинули на сто долларов, когда я однажды вопреки обычаю дал, как последний лох, зелёную купюру вот такому же хмырю, прежде чем он собрался отсчитать мне в рублёвом эквиваленте. Развели меня так ловко, что я сам даже засомневался, а были ли у меня вообще деньги. С тех пор я стал наблюдательнее – меня занимало спокойствие этих ребят: не оглядываются, не стреляют опасливо взглядом. Сейчас, когда он медленно отсчитывал жёлтые купюры с фасадом Большого театра (всего-то семь – по сто тысяч каждая), я смотрел не на его пальцы, но на лицо – выражение индифферентности, отвечающее процедуре, восхищало меня; здесь было чему поучиться.