Философская оттепель и падение догматического марксизма в России. Философский факультет МГУ им. М. В. Ломоносова в воспоминаниях его выпускников - стр. 36

Через всю Сибирь и Маньчжурию мы прибыли в Корею, но не в сам Пхеньян, который наиболее часто подвергался бомбардировкам американской авиации. У встречавшего нас представителя министерства образования КНДР, советского корейца Пака, спросили, почему они потребовали для философского факультета именно историка философии. Он, ухмыляясь, ответил, что историк философии может преподавать диамат-истмат, а обратное, как правило, невозможно. Мне оставалось пожать плечами (диамат-истмат я многократно преподавал в различных вузах Союза в период от защиты диссертации и возвращения на философский факультет МГУ). Через несколько дней меня и Юрьева повезли в сопки в 50–60 километрах от столичного Пхеньяна, где в ряде «чиби» (большие, просторные деревенские дома) располагался Университет им. Ким Ир Сена. Пришел и представился в качестве и. о. ректора еще один советский кореец Ю Сен Хун. Приятный человек, он в дальнейшем просил именовать его «Сергей Павлович». Он прибавил при этом, что подлинный ректор в какой-то военной ситуации утонул в реке Тедонган и теперь он, проректор, исполняет обязанности ректора до конца войны (заключения перемирия). Министерство назначило меня его советником.

Хотя в советском министерстве заверяли, что к нашему приезду будет заключено перемирие и мы будем работать в Пхеньяне, но оно заключено не было. В посольстве нам под сурдинку сказали, что Сталин «рекомендовал» Ким Ир Сену заключить перемирие лишь после того, как южане передадут всех пленных северокорейцев, а они (конечно, по указке американцев) говорили, что эти военнопленные не хотят возвращаться в КНДР. Так почти полтора года пришлось работать в условиях войны. Хотя нам прорыли в одной из сопок убежище от бомбежек, но были ситуации, когда при американских налетах приходилось ползать по земле.

Свои лекции я записывал, а мой корейский ассистент Ким, учившийся в Москве, переводил их на корейский язык и читал студентам, а их вопросы он переводил с моих слов. Однажды к нам прибыл сам Ким Ир Сен, довольно красивый мужчина, пригласивший нас с Юрьевым в хорошее чиби с большим залом. Состоялась довольно длительная беседа, которую переводил сам проректор-ректор. Он рассказывал вождю о трудностях физического существования университета, когда не столько в результате бомбежек, сколько в условиях сильнейших дождей (субтропики) разрушаются плохо построенные чиби и приходится строить новые. Вождь сказал, что надо тщательно изучить причины некачественности их постройки и, строя новые, не повторять ошибок. Позже я уяснил, что тогда и начиналось великое учение чучхе. Оно разрабатывалось, в частности, кандидатом философских наук нашего факультета (научный руководитель Д. М. Угринович) Хван Ден Обом, ставшим здесь секретарем ЦК Трудовой партии. Ким Ир Сен приобрел тогда огромный авторитет. О нем сочинили песню, которую, как гимн, стоя исполняли вначале каждого большого собрания. На лекции по диамату собирались довольно большие аудитории. Одним из особо частых пожеланий была просьба подробнее разъяснить закон диалектики, трактующий закономерность качественного скачка в силу количественных изменений. Заинтересованность в этом законе, подчеркивали многие прямо, позволяет твердо верить в то, что корейской республике удастся, минуя капитализм, построить социализм.