Философия возраста (возраст и время)

Лишаев С. А. Влечение к ветхому (Опыт философского истолкования). – Самара: Самар, гуманит. академ., 1999. – 108 с.

Лишаев С. А. Эстетика Другого: Монография. – Самара: Самар, туманит. академ., 2000. 366 с.

Интерес к эстетике старого и ветхого нашел отражение в ряде работ, мотивированных изучением феноменов эстетики времени. В частности, он дал толчок к размышлениям над эстетической привлекательностью старой фотографии (Лишаев С. А. Старая фотография // Mixtura verborum’ 2007: сила простых вещей. Сб. ст. – Самар, гуманит. академ. Самара, 2007. С. 40–62), и привлек внимание к феномену руины (Лишаев С. А. Игры руин (материалы к эстетической аналитике руины) // Mixtura verborum > 2013: время, история, память. Философский ежегодник. – Самара, 2014. С. 84–100; Лишаев С. А. Эстетика руины // Ежегодник по феноменологической философии. М.: Издательский центр РГГУ, 2015. С. 87–114.).

Подробнее о связи феноменов эстетики времени с возрастными этосами см. Приложение 2: Этос и эстезис: эстетический анализ и возрастная антропологик».

Лишаев С. А. Старость и современность // Вестник Самарской гуманитарной академии. Серия «Философия. Филология». 2007. № 1. С. 71–81; Лишаев С. А. Горизонты старости: типология и экзистенциальное содержание // Mixtura verborum’ 2006: топология современности. Сб. ст. – Самара, Самар, гуманит. академ., 2007. С. 14–43.

Проекты РГНФ-РФФИ: 2015–2017 гг. – «Герменевтика возраста в горизонте экзистенциальной аналитики» (№ 15-03-00705); РФФИ, 2019–2021 гг. – «Маргинальные феномены человеческого бытия (Антропология ad Marginem)» (№ 19-011-00910).

К таким, в частности, относятся: краткий экскурс в историю философского анализа возраста, рассмотрение связи между старостью, мудростью и философией, сопоставление старости и детства, сюжет о причинах возрастного замедления и ускорения времени.

Основной вклад в научный анализ возраста внесли представители возрастной психологии (К. Бюлер, В. Штерн, Ж. Пиаже, К. Коффка, А. Валлон, Э. Эриксон, В. Франкл, Дж. Брунер, П. П. Блонский, Л. С. Выготский, С. Л. Рубинштейн, В. В. Зеньковский, Б. Г. Ананьев, Н. А. Рыбников, А. В. Запорожец, И. А. Соколянский, А. Н. Леонтьев, П. Я. Гальперин, Д. Б. Эльконин, Л. В. Толстых, Л. И. Божович, И. С. Кон, Е. И. Степанова, А. А. Деркач и др.), а также представители социологии возраста (К. Мангейм, Т. Парсонс, Д. П. Мердок, М. Пайпер, С. Аапола, А. Левинсон, И. Гоффман, М. Э. Елютина, В. В. Бочаров, В. Д. Альперович, Н. В. Веселкова, Е. В. Прямикова, Р. С. Яцемирская, И. Г. Беленькая и др.). Особую роль в историческом и историко-культурном исследовании возраста сыграла изданная в i960 году книга Филиппа Арьеса, посвященная восприятию детства «при Старом порядке» (Аръес Ф. Ребенок и семейная жизнь при Старом порядке. – Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 1999) – Эта пионерская работа стимулировала интерес к изучению возраста и историками, и представителями социальных и гуманитарных наук. В кругу этнологических исследований возраста, оказавших воздействие на анализ детства далеко за пределами этой дисциплины, следует отметить работу Маргарет Мид (МидМ. Культура и мир детства. М., 1988).

Данное утверждение не исключает того, что, к примеру, в христианской традиции свобода рассматривалась как благо, как дар Бога. Бог хочет, чтобы человек свободно следовал тому, к чему Он предназначил его. При этом христианство живет не пафосом свободы, самоопределения и самоутверждения, а любовью ко Христу, стремлением к уподоблению Ему как Новому Адаму. Сущность человека (совершенная человечность) дана христианину в Иисусе Христе.

Способен ли человек на такое или нет, не окажется ли его «я» конструкцией, которая возводится «его руками», но по лекалам, предоставленным информационными потоками, – это другой вопрос. Установка модерна предполагает, что субъект сам собирает себя и свой мир. Он, как автономный субъект, основа всего.

Можно говорить – методологически – о возрасте гор, домов, египетских пирамид, звезд, галактик…

В этой работе мы используем ряд новых для философского тезауруса терминов, призванных удерживать в мысли текучую «материю» времени. Задача в полной мере едва ли разрешима, и тем не менее философия призвана решать ее. В нашей работе мы пользуемся разными терминами, описывающими ускользающее от анализа время. В частности, мы пользуемся терминами «хронопоэзис», «хроноэкспозиция», «хроноизмещение», введенными в отечественную литературу А. К. Секацким (см., напр.: Секацкий А. К. Единство мира: опыт поэзии и метафизики. – СПб: Алетейя, 2021). Эти термины представляются нам весьма удачными: компактными, емкими по смыслу, выразительными.

Невозможно сократить время необходимое на формирование человека и на реализацию его целей (то есть его хроноэкспозицию), но умереть можно в любой в любой момент, начиная с момента рождения.

Ситуацию необходимого выбора прообраза, которая особенно остро стоит перед человеком посттрадиционного общества хорошо передает известное стихотворение Ю. Левитанского:

См.: Пигров К. С., Секацкий А. К. Бытие и возраст. Монография в диалогах. – СПб.: Алетейя, 2017; Косилова Е. В. Философия возраста: Взаимосвязь эмоционального и познавательного взросления человека. – М.: ЛЕНАНД, 2014; Красиков В. И. «Синдром существования». – Томск, 2002. С. 9–126; Эпштейн М. Н. К философии возраста: Фрактальность жизни и периодическая таблица возрастов // Звезда. 2006. № 4. URL: http://magazines.russ.rU/zvezda/2006/4/ep12.html (дата обращения: 20.08.2021). Подробнее см.: Приложение 1: Возраст в истории европейской философии.

Педантичное следование «маршрутами», проложенными основателями феноменологии, – добродетель историка философии, но не философа. Философский этос предполагает верность существу дела, а не основателям той или иной философской традиции. Он предполагает уважение к учителям, благодарность за проделанный ими путь, за побуждение к мышлению, но не предполагает следования букве их учений). Философ озабочен существом дела, истиной. В этом и состоит его верность учителям философии и ей самой. Только самостоятельная мысль включена в философию, жива в качестве мысли. Философ – не то же, что «верный ученик», педантично следующий за учителями. Во всяком случае, из верности существу дела, если верить традиции, предлагал исходить еще Аристотель («Платон мне друг, но истина дороже»). Философы, принадлежащие к широко понятой феноменологической традиции, не составляют здесь исключения. Хайдеггер, Шелер, Мерло-Понти, Сартр и другие феноменологи следовали именно этим путем. Отношения Гуссерля с Хайдеггером до и после «Бытия и времени» хорошо иллюстрируют коллизии в отношениях ученика и учителя, которые неизбежно возникают между ними, когда ученик решает мыслить самостоятельно.

Хайдеггер М. Бытие и время. М.: Ad Marginem, 1997. С. 34.

В структуре древней, средневековой и новоевропейской философии возраст как особая область философской рефлексии, если оставить в стороне отдельные работы и фрагменты в текстах, посвященных иным вопросам, не тематизировался (см.: Приложение 1).

Если бы структура учебного процесса и перечень философских специальностей формировались с позиций той или иной традиции, они были бы не такими, какими они являются в ситуации доминирования учебно- и научно-административной практики структурирования философии. Феноменологи предложили бы один перечень дисциплин, представители аналитической философии – другой, постструктуралисты – третий и т. д.

Как верно замечает И. Дёмин, понятие «бытийный регион» «не совпадает с предметной областью той или иной частной позитивной науки, а представляет собой лишь возможную область научной тематизации» (Дёмин И. В. Философия истории как региональная онтология: монография. – Самара: Самар, гуманит. акад., 2012. С. 136).

Хайдеггеровское понимание философской антропологии оппонирует шелеровскому антропологическому проекту, в котором вопрос «Что есть человек?» оказывается центральным вопросом философского знания. Подробнее о соотношении шелеровского проекта философской антропологии с антропологией как региональной онтологией см.: Дорофеев Д. Ю. Хайдеггер и философская антропология. URL: http:// anthropology.rchgi.spb.ru/haidegger/haidger_i2.htm (дата обращения: 30.08.2015); Дорофеев Д. Ю. Философская антропология // URL: http:// anthropology.rchgi.spb.ru/ant_fil.html (дата обращения: 30.08.2021); Лохов С. А. М. Шелер о методе философской антропологии // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия «Философия». 2002. № 3. С. 197–204.

В своей работе «Кант и проблема метафизики» Хайдеггер, отвечая на вопрос о том, что такое антропология как область познания и как она становится философской, писал, что «антропология может называться философской, поскольку ее метод является философским, например – в смысле сущностного исследования человека. <…> Тогда философская антропология есть не что иное, как региональная онтология человека, и, как таковая, не выходит из ряда других онтологий, которые вместе с ней распределяют между собой всю область сущего» (Хайдеггер М. Кант и проблема метафизики. М.: Русское феноменологическое общество, 1997. С. 122–123).

Дёмин И. В. Указ. соч. С. 134.

Известно, что Э. Гуссерль, которому автор посвятил «Бытие и время», увидел в нем не фундаментальную онтологию, а попытку построить онтологию повседневности, то есть региональную онтологию в том смысле, который придавал этому термину Гуссерль (для Гуссерля региональная онтология – это эйдетическая наука, предметом которой являются лежащие в основании той или иной науки априорные понятия).

Дёмин И. В. Понятие «бытийный регион» в герменевтической феноменологии М. Хайдеггера // Международный журнал прикладных и фундаментальных исследований. 2014. № 7. С. 135.

Философская антропология как региональная онтология отличается от иных философско-антропологических проектов. В том числе тех, которые предлагались мыслителями феноменологической традиции (например, М. Шелером).

Специальных работ, посвященных изучению того, как рассматривался возраст в истории европейской философии, нет. Зато имеется монографическое исследование, посвященное анализу (в большей мере – реконструкции) понимания старости от древности до наших дней (Рыбакова Н. А. Проблема старости в европейской философии: от античности до современности. СПб.: Алетейя, 2006).

Платон. Собрание сочинений в 4 т. Т. 3–4. – М.: Мысль, 1994; Аристотель. Поэтика. Риторика. – М.: Азбука-классика, 2007; Тит Лукреций Кар. О природе вещей. – М.: Художественная литература, 1983; Римские стоики. Сенека, Эпиктет, Марк Аврелий. – М.: Республика, 1995; Цицерон. О старости. О дружбе. Об обязанностях. – М.: Наука, 1993.

Структура и иерархическое строение космоса служили моделью для устроения государства и устроения жизни отдельного человека. Эта же модель определяла оценку возрастов, давала понимание того, кого и как надо воспитывать, чему учить.

Мерой состоятельности человека оказывалась полнота, с которой в нем воспроизводилась онтологическая структура мироздания, в которой, если взять за основу платоническую схему, тело космоса (мир материальных вещей) подчинено мировой душе, душа – космическому уму, а ум – Единому (Благу). Чем последовательнее онтологическая иерархия воспроизводится смертным, тем совершеннее человек и тем больше у него оснований, чтобы править другими людьми (тело подчиняется душе, растительное и аффективное начала души – уму, а ум – Благу). Поскольку ум созревает позже, чем тело и низшие способности души, править должны пожилые и старые. Платон, например, был убежденным сторонником геронтократии (на эту тему см.: Печатнова Л. Г. Спартанская геронтократия и «Законы» Платона // Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2014. Т. 15. № 2. С. 74–84).

О значении пайдейи для древнегреческой культуры см.: Йегер В. Пайдейя. Воспитание античного грека. В 2 томах. – М.: Греко-латинский кабинет Ю. А. Шичалина, 1997–2001.

Интерес к возрасту у Платона был связан с интересом к воспитанию гражданина идеального государства. Его внимание было направлено на тех, кто молод и нуждается в попечении. Прежде всего, мыслителя волновало воспитание стражей («Государство», «Законы»). Интересовали его также пожилые люди и старики, поскольку править в государстве должны философы, а философами становятся, когда достигают умственной зрелости. Платон считал, что человек достигает ее (если достигает) в пожилом возрасте.

О трактовке старости античными авторами подробно говорится в монографии Н. А. Рыбаковой {Рыбакова Н. А. Указ. соч. С. 63–113).

Старость рассматривается Цицероном с привлечением широкого спектра философских учений (особенно заметно влияние идей Эпикура), хотя общая ее трактовка определяется стоической установкой на достойную, мужественную старость, которая определена мудрым приятием конца. Влияние эпикуреизма ощущается в стремлении Цицерона убедить своего читателя, что наслаждения доступны не только молодым и зрелым, но также и старикам, хотя удовольствия старости и уступают более ранним возрастам по интенсивности и разнообразию. В целом же он стремился показать, что и в старости «люди полнокровно живут, пока могут творить и вершить дела, связанные с исполнением их долга, и презирать смерть» {Цицерон. О старости. Указ. соч. С. 26). Вывод Цицерона таков: мудрый готовится к старости и принимает ее, противодействуя сопутствующей ей слабости и умея воспользоваться преимуществами, которые она дает человеку (опыт, знания, владение полнотой завершенной в целом жизни).

Аристотель. Указ. соч. С. 59.

Если в платоновском «Государстве» геронтократия была умеренной (философы – люди после 50), в «Законах» геронтократическая идея выражена более радикально: править должны пожилые люди и старики (люди от 50 до 75 лет).

Мыслитель широких интересов, Аристотель касается – вскользь – и темы возраста в своей «Риторике». Возраст интересовал его как особый нравственный характер (этос). Причем если Платон, касаясь возраста, брал в расчет прежде всего лучших (тех, кто – при надлежащем воспитании – может стать стражем или даже философом), то Аристотеля интересовал этос обычного (среднего) человека. Он описывает особенности нравственного характера юноши, старика и зрелого человека.

Заслуживает внимания тот факт, что Аристотель говорит о возрастах, оставляя без внимания детство. Это, конечно, не случайность. Дети остались вне его поля зрения, по-видимому, потому, что они еще не сложились как люди и не соизмеримы с другими возрастами. Аристотель словно проводит черту между еще не людьми и людьми, то есть между взрослыми, которые делятся на молодых (юных), зрелых и старых людей, и детьми.

При этом он сравнивает этосы юношей и стариков между собой как противоположные возрастные модусы, а этос зрелости определяет как их синтез, лишенный крайностей, а стало быть, и недостатков. Ведь источник отклонения от нравственно доброкачественного – это избыток и недостаток. В основе характеристик, которые Аристотель дает возрастам, лежит представление о целом, о гармонии, о мере как основе совершенного характера. Люди зрелого возраста – по Аристотелю – наиболее совершенны. У юношей и стариков одного недостает, другого же – в избытке. У юношей мало опыта, но много желаний, они благородны и великодушны, но при этом самоуверенны, потому что слишком мало знают жизнь. У стариков, напротив, слишком много опыта (поэтому они чересчур осторожны, живут прошлым); старики ориентируются на пользу, а не на красоту, они малодушны, умеренны в желаниях, ворчливы; великое их не увлекает, они пребывают в заботах о насущном. Зрелость соединяет достоинства юности и старости и нейтрализует крайности: «они по своему характеру будут между указанными возрастами, не обладая крайностями ни того, ни другого, не выказывая ни чрезмерной смелости, потому что подобное качество есть дерзость, ни излишнего страха, но как следует относясь к тому и другому, не выказывая всем ни доверия, ни недоверия, но рассуждая более соответственно истине, не живя исключительно ни для прекрасного, ни для полезного, но для того и другого вместе, не склоняясь ни на сторону скупости, ни на сторону расточительности, но держась надлежащей меры. Подобным же образом [они относятся] и к гневу, и к желанию. Они соединяют благоразумие с храбростью и храбрость с благоразумием. В юношах же и старцах эти качества являются разъединенными, ибо юноши мужественны и необузданны, а старые люди – благоразумны и трусливы. Вообще говоря, они обладают всеми полезными качествами, которые есть у юности и у старости в отдельности, что же касается качеств, которыми юность и старость обладают в чрезмерной или недостаточной степени, то ими они обладают в степени умеренной и надлежащей» (Аристотель. Риторика. Кн. II. Гл. XIV // Аристотель. Указ. соч. С. 58–59). В этой цитате мы привели практически полностью ту часть текста, в которой Аристотель говорит о зрелости.

О старости и юности Аристотель высказывается подробнее, чем о зрелости, и отдает свои симпатии юности. Его характеристика старости отличается от позиции Платона, который в «Государстве» и особенно в «Законах» делал ставку именно на старость с ее мудростью и рассудительностью. У Аристотеля иерархия возрастов построена иначе: зрелость, юность, старость.

Античные мыслители о воспитании юношей размышляли чаще и больше, чем о воспитании детей. Дети слишком слабы и телом, и умом, чтобы к их воспитанию можно было приложить серьезные усилия. Вот когда они подрастут и станут взрослее, умнее, тогда… А для христианского сознания взросление маленьких детей – это не только приобретения, но это и потери: утрата чистоты, правдивости, невинности, святости.

«Иисус сказал им: Пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им, ибо таковых есть Царствие Божие» (Мк. ю, 3-16). «В то время ученики приступили к Иисусу и сказали: кто больший в Царстве Небесном? Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них и сказал: Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царствие Небесное; итак, кто умалится, как это дитя, тот и больший в Царстве Небесном…» (Мф. 18,1–5).

Именно такую попытку (применительно к старости) предпринимает Н. А. Рыбакова (см.: Рыбакова Н. А. Указ. соч. С. 114–176).

Каменский Я. А., Локк Д., Руссо Ж.-Ж., Песталоцци И. Г. Педагогическое наследие. – М.: Педагогика, 1989.

Руссо Ж.-Ж. Эмиль, или О воспитании. М.: Янтарный сказ, 2001.

На эту тему см.: Полонников А. А. Открытие мира детства (Утопия Жан-Жака Руссо) // Адукацыя i выхаванне. 1996. № 11(59). С. 112–118.

КоменскийЯ. А., ЛоккД., Руссо Ж.-Ж., Песталоцци И. Г. Указ. соч. С. 200.

Стоит отметить, что под ребенком как существом, отличным от взрослого, Руссо понимал и детей, и тех, кого сегодня именуют подростками, и молодых людей (ребенок у Руссо – это человек от рождения до 25 лет), разделяя детство на четыре периода: 1) до освоения речи; 2) до 12 лет (ведущая роль чувства), 3) до 15 лет (формирование интеллекта); 4) до 25 лет (нравственное становление, социализация).

Помимо «Эмиля» Ж.-Ж. Руссо, большую роль в осознании возрастов как специфических образов человека, как особых антропологических миров сыграл знаменитый роман Гёте «Страдания юного Вертера», открывший для европейцев мир юности. В русской литературе традицию Руссо гениально продолжил Л. Толстой в своей знаменитой трилогии «Детство. Отрочество. Юность». Известно, что в планах у Толстого было и написание «Молодости» (первый вариант своей повести Толстой назвал «Четыре эпохи развития»). Связь творческого замысла Толстого с периодизацией жизни невзрослого человека у Руссо, которого молодой Толстой боготворил, общеизвестна.

Кант интересуется возрастом преимущественно в аспекте просвещения, то есть перехода от «несовершеннолетнего» состояния к взрослому, просвещенному (что и определяет классический подход к возрасту, когда точка отсчета – это «правильный» человек, отвечающий своему назначению, своей сущности) (см.: Кант И. Ответ на вопрос: что такое просвещение? // Соч. в 6 т. ⁄ И. Кант. Т. 6. – М.: Мысль, 1966. С. 25–36). Большое внимание Кант уделяет также детству в связи в вопросами педагогического характера (Кант И. О педагогике // Трактаты и письма ⁄ И. Кант. – М.: Наука, 1980. С. 445–504). Основные философские интересы Канта уводили его далеко от проблематики возраста. В центре его внимания находился всеобщий, трансцендентальный субъект без пола и возраста. Гегель рассматривает возрасты и возрастные изменения, используя универсальную диалектическую схему: тезис – антитезис – синтез. Эта схема вынуждала его ограничиться выделением трех возрастов, соответствующих диалектической логике: ребенок – муж – старик. Понимание возраста Гегелем вписывается в классическую схему рассмотрения возрастной структуры существования, поскольку рассмотрение возрастов он подчиняет Целому, из которого вытекает и его понимание человека, и его понимание «логики возрастов» (см.: Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук. Т. 3. Философия духа. – М.: Мысль, 1977. С. 73–92).

Интерес к полу и возрасту активизировался под воздействием перехода к культуре-без-метафизической-составляющей. Дошедшие от старой культуры понятия мужского и женского, молодого и старого, детства и зрелости утратили определенность. Если традиционные представления, принимаемые обществом как нечто «само собой разумеющееся», размыты, то и каждый человек в отдельности, и общество в целом попадают в ситуацию, когда требуется понять, что это, собственно, значит: быть мужчиной, женщиной, ребенком, юношей, зрелым мужем, стариком.

Мы остановимся только на работах отечественных авторов. Но труды, посвященные возрасту, имеются и в европейской философской литературе. Так, например, еще в 1970 году вышла книга Симоны де Бовуар La Vieillesse («Старость»), а в 2007 году – совместная работа Эрика Дешавана и Пьера-Анри Тавуайо «Философия возрастов» (Deschavanne E.,Tavoillot Р.-Н. Philosophie des âges de la vie/.

Эпштейн M.H. К философии возраста: Фрактальность жизни и периодическая таблица возрастов // Звезда. 2006. № 4. URL: http://magazines.russ.ru/ zvezda/2006/4/epi2.html (дата обращения: 05.05.2020).

И надвозрастных, и подвозрастных людей Эпштейн объединяет в категорию «одновозрастных».

Одной из первых в этом ряду работ стала работа С. А. Смирнова (Смирнов С. А. Культурный возраст человека. Введение в психологию развития. – Новосибирск, 2001. 261 с.). Однако его исследование носит пограничный характер, располагаясь на стыке психологии, теории культуры и философии. Основное внимание он уделяет проблематике развития, становления человека, а не возрасту, не возрастной структуре человеческого существования и ее онтологическим основаниям. Смирнов работает в методологическом пространстве, сформированном усилиями выдающихся психологов (прежде всего, Л. С. Выготского). Центральное понятие его концепции – «культурный возраст».

Красиков В. И. Синдром существования. – Томск, 2002. С. 9–126.

Косилова Е. В. Философия возраста: Взаимосвязь эмоционального и познавательного взросления человека. – М.: ЛЕНАНД, 2014.160 с.

Пигров К. С., Секацкий А. К. Бытие и возраст. Монография в диалогах. – СПб.: Алетейя, 2017. С. 169, 231.

Косилова Е. В. Указ. соч.

См.: Красиков В. И. Синдром существования. С. 10–18.

Пигров К. С., СекацкийА. К. Бытие и возраст.

Лишаев С. А. Философия возраста в пространстве экзистенциальной аналитики: экзистенциальная аналитика и региональная онтология // Вестник Самарской гуманитарной академии. Серия: Философия. Филология. 2015. № 1 (17). С. 326.

Хайдеггер М. Время и бытие. – М.: Республика, 1993. С. 340.

Хайдеггер М. Основные проблемы феноменологии: пер. с нем. А. Г. Чернякова. – СПб.: Высшая Религиозно-философская школа, 2001. С. 24.

Дёмин И. В. Философия истории как региональная онтология: монография. – Самара: Самар, гуманит. акад., 2012. С. 35.

Хайдеггер М. Основные проблемы феноменологии: пер. с нем. А. Г. Чернякова. – СПб.: Высшая Религиозно-философская школа, 2001. С. 354.

В свою очередь и на этом уровне можно оперировать надситуативным временем разного масштаба: можно исходить из жизни родителей, бабушек и дедушек, которая была «до моего рождения», и из жизни детей и внуков, а можно рассматривать в качестве настоящего определенную эпоху в жизни своей страны («то время, в которое мне довелось жить»). В последнем случае масштаб прошлого и будущего будет иным, поскольку точка отсчета здесь (надситуативное настоящее) – не жизнь индивида, а определенный период в жизни народа. Однако анализ разных масштабов надситуативного временения за рамками индивидуальной жизни – тема, которая выходит далеко за пределы предмета философии возраста.

На возрастной этос и возрастное самосознание изменение временных векторов в границах жизни воздействует лишь тогда, когда человек овременяет существование на надситуативном уровне. В детстве надситуативное временение в нем еще не развернуто, а потому изменение в соотношении величин прошлого, настоящего и будущего в границах жизни никакого значения для него не имеет и на его этос воздействия не оказывает.

Подробнее об этом темпоральном режиме см. последнюю часть книги (5.2.4. Эсхатологическая старость). Здесь мы ограничимся замечанием, что вертикализация временения связана с изменением самой структуры временения в старости на возрастном уровне, с сознанием отсутствия возрастного будущего.

В детстве есть свои страхи и заботы. Но они срабатывают ситуативно, когда «теряется мама», когда родители недовольны… Но ребенок не живет ими, если все хорошо, если родители рядом и он чувствует, что они любят его.