Феноменология зла и метафизика свободы - стр. 87
Попытки ответов на эти вопросы пронизывают всю ткань духовных поисков XX столетия: сначала как стремление определить векторы будущего культурного развития, затем как отчаянные попытки сохранить гуманистические идеалы, материя которых, подобно «шагреневой коже», сокращалась и истончалась. Но чем ближе порог следующего столетия, тем острее встает вопрос именно об осмыслении этого «приключения духа». Не о его сюжете, не о фактах, не о «белых пятнах», а о нравственных источниках, смысловой ткани и, если сохранилось желание учиться на собственном опыте, то и об уроках этих исканий.
В предыдущих разделах много говорилось о том, что самозванство ничтожит и что корень этого ничтожения всего живого – невменяемость и ничто безумной абстракции, которая и реализует пустое бессердечие. Пора показать – как.
Можно было бы искать рационалистические корни самозванства в картезианском coqito ergo sum, когда существование выводится из акта мысли – собственно, сама мысль есть самодостаточное выражение бытия. Однако такой ход слишком явен, если не поверхностен, – и по ряду причин. Во-первых, дело не в картезианстве. Логическое содержание аргумента «мыслю, следовательно – существую» то же, что и «ем, следовательно – существую», «сплю, следовательно – существую»… Это отмечали еще современники Р. Декарта. По логической схеме, сочетающей правила экзистенциального обобщения и отделения (модус поненс) можно доказать существование чего угодно – лишь бы оно было характеризовано какими-то предикатами. От описания чего-то делается вывод о наличии этого чего-то, обладающего описанными свойствами. По этой же схеме построено и онтологическое доказательство бытия Божия и «доказательства» существования внешнего мира и т. д. Фактически речь идет об элементарно тавтологической схеме: из непустоты универсума рассуждения (предметной области) выводится наличие в ней объектов. Это «онтологическое допущение» навязывается миру самой схемой рационализации. Иначе говоря, речь идет о банально-первичном самозванстве любого метода познания.
Во-вторых, специфика декартовского аргумента – в подчеркивании исключительной роли предиката «мыслить» для самопознания. За coqito оказывается вполне содержательное философствование, акцентирующее исключительную роль в самопознании осознания самого мыслительного акта. И в третьих, эта аргументация, подчеркивающая роль разума, не выводит Я в план отношения к другим, не выводит в план нравственности. Поэтому, обратив внимание на бросающуюся в глаза рационалистическую самодостаточность мысли по отношению к бытию, самозванство рационалистической методологии и гносеологии, имеет смысл все-таки обратиться к наиболее зрелым рационалистическим концепциям нравственности.