Феномен игры - стр. 34

Самик Какиашвили

Далее, самый совершенный хитрец из всех. Настолько хитрый, что уже достиг (как кажется) мастерства перехитрить даже самого себя. Он больше всех близок к моей собственной природе, и поэтому я более других чувствую, насколько ему тяжело с самим собой. От других он легко может спрятаться, от себя же, хоть и очень старается, убежать не получается. Постоянно наступает себе на пятки и себе же сам мешает развить настоящую скорость. Прекрасен в Мольере и Обломове – самой органичной и искренней своей ипостаси (хотя второго на сцене никогда не играл). Тотально уверен, что никто не способен просчитать его тонких манипуляций, хотя на самом деле они шиты красными, галогеновыми проволочками. Считает, что может сформировать своё развитие чужими руками. При этом изумительно хорошо создает коллективную атмосферу расслабленности и потенциальности. Легко и быстро чарует женщин, воодушевляя их открытость и развитие, искусной болтовней. Но когда его ум действительно соответствует размерам его скелета, что бывает крайне редко, когда из комнаты кривых зеркал выныривает его тотальность, происходит чудо. Он становится невообразимо прекрасным, тягловым, ответственным, магнетичным. Думаю, более чем на месте оказался бы в роду войск римских легионов, под названием Велиты. Не имея никакой защиты, и могущие рассчитывать только на свою верткость, эти персонажи были вооружены только тем, что подворачивалось под руку, и т. н. талантом оскорблять. Трибуны выставляли их перед курией для того, чтобы те, своим убойным сарказмом, метанием какашек, уничижительными речитативами и гнойным юмором задирали противника. И когда туповатые варвары, исполненные наивной обиды, бросались на обидчиков, велиты просто исчезали за щитами профессиональных легионеров. Его Мольер, Колобок, Пикассо – все, как на подбор, язвительные трикстеры и безжалостные тролли. Не уверен, что выживет на Эвересте. Скорее всего придется оставить на подъеме.

Никита Грибанов

Следующий – ещё один бриллиант из короны моей «святой самовлюбленности». Именно через эту субличность моя персональная нарциссическая крайность достигает своего предела. Пиковое воплощение чарующих женских активностей в мужском теле. Тотальная ранимость и уязвимость за стройным мускулистым фасадом. Из всей мужской части команды его легче всего представить женщиной. Любит юбки и обильный грим. Наблюдать с каким вожделением он растворяется в своих отражениях в зеркале перед каждой Арлекиниадой, нанося на себя тонны грима, приводит меня в трепет от сознания глубинной преданности профессии. Восхитительно играет все свои роли – Нарцисс, Достоевский, Леонардо, Караваджо, Андрей Миронов, Салтыков-Щедрин, Чаплин, Есенин, Чеширский кот и мн. др. Высокомерная надменность и пренебрежение, с какой он относится к психологическим изыскам командного эксперимента, сознательно дистанцируя себя от целого, злит и более чем досадует меня. Но аромат, что струится от его присутствия на сцене, окупает всё. На него можно смотреть бесконечно. Магнетичен, остроумен, увертлив, эдакий молодой Марлон Брандо, цедящий сквозь зубы: «Настоящий актер не слушает, когда говорят не о нем.» Не уверен, что когда-нибудь вырвется из импринтов фатального нарциссизма, и скорее всего будет первой жертвой, кого команда должна будет оставить на съедение его прожорливой самовлюбленности, в лапах которой, он скорее всего и погибнет. Последняя реплика написана, конечно же, не как пророчество, но как последняя надежда, что кто-нибудь из многоликой свиты оторвет его, наконец, от водной глади, и, увидев этот текст, он внезапно прозреет до предположения, что в мире есть кто-то еще кроме него.