Фавориты Екатерины Великой - стр. 18

Теперь о великолепной интриге, которую сплела Екатерина и которую с блеском выиграла. Все началось вполне буднично. Екатерина хотела поехать в театр на русскую комедию. Там она собиралась встретиться с Понятовским. Встреча эта была крайне необходима. В театр по этикету ей полагалось ехать со своими фрейлинами. А Петр не любил русской комедии. Он предпочел в этот вечер провести с этими же фрейлинами дома. Одна из них, Елизавета Воронцова (сестра известной Дашковой), была его любовницей.

Екатерина подробно описывает этот вечер в своих «Записках». Супружеская сцена, «он был в ужасном гневе, кричал, как орел, говоря, что я нахожу удовольствие в том, чтобы нарочно бесить его…» Слово за слово, наконец, Петр запретил давать Екатерине карету. В дело как-то боком вмешался Александр Шувалов. Что-то он там блеял: мол, нельзя идти против воли великого князя, но Екатерина сказала ему, что напишет письмо императрице и расскажет об этом безобразии. В театр она все-таки попала (без фрейлины Воронцовой), а ночью исполнила свою угрозу – по-русски написала письмо императрице. В нем она описывала свою трудную жизнь, невозможность общения с собственными детьми, ужасные отношения с мужем, добавила, что так больше жить не может, и умоляла отпустить ее на родину: «… я проведу остаток дней у моих родных, молясь Богу за Вас, за великого князя, за детей и за всех тех, кто мне сделал добро или зло…» Письмо ее передал императрице Шувалов, и вскоре сообщил, что «императрица вызовет вас для разговора – ждите».

Императрица не торопилась с разговором, а между тем дала отставку верной дуэнье Екатерины – Владиславовой. Когда-то дуэнья была врагом, теперь стала другом. Это была «последняя капля». Екатерина дала волю слезам. То есть она плакала и плакала, ее утешали, но не могли утешить. Пришла утешать великую княгиню и ее камер-юнгфер – Шарогородская. Искренне печалясь за Екатерину, Шарогородская предложила помощь: «Мы все боимся, как бы вы не изнемогли от того состояния, в каком мы вас видим; позвольте мне пойти сегодня к моему дяде, духовнику императрицы и вашему; я с ним поговорю и обещаю вам, что он сумеет так поговорить с императрицей, что вы этим будете довольны». Камер-юнгфер выполнила свое обещание. Дядя, он же духовник, посоветовал Екатерине сказаться больной и просить, чтобы ее исповедовали.

Сказано – сделано. Екатерине не нужно было особо притворяться. От слез и горя она уже не держалась на ногах. Играла болезнь она великолепно, приближенные уже опасались за ее жизнь. Этой же ночью пришли доктора. Но Екатерина твердила, что не телу ее нужна помощь, а душе. Духовник, наконец, был позван, и она исповедовалась. Исповедь длилась полтора часа. Екатерина пишет о духовнике: «Я нашла его исполненным доброжелательства по отношению ко мне и менее глупым, чем о нем говорили». Он дал дельный совет – в разговоре с их величеством настаивайте на том, чтобы вас отослали за границу. Их императорское величество никогда этого не сделает. Потому что «…нечем будет оправдать эту отставку в глазах общества».