Фатум - стр. 11
Это Лавр – самый добродушный человек во вселенной. Такой смешной и нелепый, как, впрочем, и всегда; но забавнее всего, что он вообще не осознаёт собственной нелепости, и от этого хочется смеяться ещё громче и сильнее. Встаёт у трибуны и поправляет галстук-бабочку. Всегда заботится о внешнем виде: строгий классический костюм, до блеска начищенные ботинки, слегка приподнятые на затылке светлые волосы. Когда замечаешь на себе его по-детски любопытный взгляд, чувствуешь, как невесомое тепло наполняет каждую клеточку похожего на шахматную доску тела. И сам на пару мгновений становишься таким же беспечным ребёнком, гоняющимся за солнечным диском, как за футбольным мечом. Перед началом неизбежного диалога Лаврентий оглядывает публику и судорожно трёт кончик вздёрнутого носа. Он ведёт себя так каждый раз, когда собирается читать стихи.
– Прошу прощения, не Ивано́в, как вы изволили выразиться, а Ива́нов, с ударением на первом слоге. Знаете такого поэта Серебряного века? – Лавр вынимает из кармана синих брюк скомканный листок бумаги, разглаживает и откашливается…
– Извините… Алиса была мне так дорога! Я написал эпитафию и хочу прочесть её вам, – откидывает голову, вытягивает вперёд измятый лист и готовится произнести первую фразу, но судья скрещивает руки и отрицательно качает головой.
– Уважаемый свидетель, суд просит вас воздержаться от лирических отступлений.
Лавр поджимает губы, снова комкает бумагу и прячет в карман. В воздухе застывает невысказанный укор:
Не вынесла душа поэта позора мелочных обид1…
О смертельной обиде на жестокую толпу говорят его округлившиеся глаза и дрожащие пальцы, прижатые к губам. Но на открытый протест юноша всё-таки не решается. Лавр даже выдавливает из себя улыбку, вот только она, как бегущая строка, не задерживается дольше мгновения, становясь пылью на стёклах памяти.
– На самом деле мы с Алисой были не очень хорошо знакомы, – запинаясь, начинает говорить Лаврентий, – то есть она… я… я любил её творчество, – свидетель густо краснеет: он не привык делать подобные признания в прозе.
– Какие отношения были у Алисы с подсудимым? – прокурор Лобанова резко прерывает зарождающееся лирическое отступление.
– Я ничего об этом не знаю, – Лавр прячет руки за спину и плотнее прижимается к трибуне, чтобы никто не заметил трясущиеся колени. – Но школа у нас очень хорошая, – поспешно добавляет он, избегая встречаться взглядом с Безугловым, который даже не обращает никакого внимания на взволнованного поэта и разглядывает сидящую на стакане муху. Адвокат встаёт, неловко задевая стаканчик рукавом, и муха отправляется в шумный полёт над головой его подзащитного.