Фарфоровый бес - стр. 35

Для Платоши Зубова такой оборот событий означал катастрофу. Через десять лет после смерти Потемкина он вдруг понял, что кары за содеянное ему не избежать. Прошлое никуда не исчезло, оно настигало его с ошеломляющей быстротой. Его преступление стало еще более очевидно, еще более устрашающе, чем казалось прежде, потому что он остался беззащитным перед ним. Теперь уже не было рядом Като, готовой выполнить любой каприз любимчика, не было папочки, члена сената и прокурора, который всегда предупреждал и защищал от беды, если было нужно, не было восторженных поклонников – никого не было. Оставались только гнетущая память и страх, поглощающий все его существо.

Он знал доподлинно, что княгиня Потемкина не забыла о нем. Она наверняка помнит, как он усмехался, глядя в ее заплаканное лицо, когда она на коленях молила мать отпустить ее к отцу в Яссы, как будто чувствовала, что над князем нависла опасность, и еще надеялась ее отвратить. Он даже подозревал, что ей известно, каким ядом он отравил Потемкина и кто доставил князю этот яд. Он проклинал себя, что дожил до времени правления Александра, когда Потемкины снова забрали себе безграничную власть, когда ничто не помешает им теперь расквитаться сполна со всеми, кто когда-то высказывал непочтение светлейшему, а уж тем более поднял на него руку.

Оба брата Платоши, Николай и Валериан, после коронации Александра Первого находились в Петербурге. Они писали, что были обласканы новым государем, что княгиня Потемкина вполне радушно принимает их у себя в Таврическом, и звали Платошу вернуться в столицу. Но Платоша-то понимал, что оба его брата имеют гораздо больше возможностей заслужить расположение молодого императора, чем он сам. Николай был женат на дочери генералиссимуса Суворова, Наталье, с которой княгиня Елизавета Григорьевна выросла бок о бок при дворе. Валериан же, далекий от интриг двора, довольно долго служил в молдавской армии Потемкина, участвовал в штурме Измаила и даже был награжден. Посчитав брата завистником и конкурентом себе, Платон сам настоял тогда, чтобы Валериан уехал к войскам. Теперь же оба они снова оказались в почете, а он – в изгнании.

Ничуть не меньше, чем воцарение Александра Павловича, Платошу напугало возвращение в Петербург князя Орлова. Как оказалось, он вовсе не умер в Петропавловской крепости, как говорили, а бежал в Италию и даже принял участие в итало-швейцарском походе Суворова. Теперь же он снова явился ко двору и был принят, даже возвышен, государем.

Итак, в столице все возвратилось на круги своя, и только он, Платон Зубов, не смел появиться туда. Это вызывало недоумение, даже обижало. Но что особо тревожило и задевало – никто его в Петербург не звал. Потемкины и Орловы снова правили бал, а он, Зубов, оставался в ссылке. Высокомерие и гордость, которых всегда имелось у Платоши в избытке, не давали ему покоя. Сначала он терпел молча. Даже уговаривал себя, что рано или поздно император наскучит Потемкиной, фаворитка сменится, и тогда снова настанет его, зубовское время. Он строил планы, как соблазнит супругу молодого государя, императрицу Елизавету Алексеевну, и через нее восстановит свою прежнюю власть над обществом. Некоторое время эта удачная мысль вдохновляла Платошу и придавала ему смелости. «А что если и впрямь действовать через императрицу Елизавету, чтобы свергнуть другую, ненавистную фаворитку Елизавету», – рассуждал он, любуясь собственной красотой в зеркале. Увы, находясь вдали от Петербурга, Платоша не отдавал себе отчета, насколько его планы лишены оснований, сколь мало влияние императрицы на супруга и сколь он равнодушен к ней.