Фараон - стр. 55
– Мы, ваше высочество, не можем этого знать, ибо, виновны они или невиновны, решает закон и суд. Одно для меня безусловно ясно, что государство не может потерпеть, чтобы люди врывались в чужой сад, а тем более – чтобы поднимали руку на собственность наследника престола.
– Ты прав, конечно, но где же виновные? – спросил царевич.
– Где нет виновных – должны быть по крайней мере наказанные. Не преступление, а наказание, которое за ним следует, учит людей, что этого нельзя делать.
– Я вижу, – прервал его наследник, – что ты не поддержишь моей просьбы перед его величеством.
– Мудрость говорит твоими устами, сын царя, – ответил вельможа. – Я никогда не позволю себе дать своему господину совет, который подрывал бы авторитет власти.
Царевич вернулся к себе измученный, в глубоком недоумении. Он сознавал, что несколько сотен людей терпят несправедливость, и видел, что не может их спасти, как не мог бы извлечь человека из-под обрушившегося обелиска или колонны храма.
«Мои руки слишком слабы, чтобы поднять эту громаду», – думал он со щемящим чувством.
Он впервые почувствовал, что есть какая-то сила, значащая бесконечно больше, чем его воля: интересы государства, которым подчиняется даже всемогущий фараон и перед которыми должен смириться и он, наследник.
Спустилась ночь. Рамсес велел слугам никого не принимать; он одиноко бродил по террасе своего павильона и думал: «Это ужасно!.. Там передо мной расступились непобедимые полки Нитагора, а тут – тюремный надсмотрщик, судебный следователь и верховный писец становятся мне поперек дороги… Кто они такие? Жалкие слуги моего отца – да живет он вечно! – который в любую минуту может низвести их до положения рабов и сослать в каменоломни. Но почему отец мой не может помиловать невинных?… Так хочет государство?… А что такое государство?… Чем оно питается, где спит, где его руки и меч, которого все боятся?…»
Он поглядел в сад: между деревьями, на вершине холма, возвышались два огромных пилона, на которых горели факелы стражи. Ему пришло в голову, что эта стража никогда не спит, а пилоны никогда не питаются и, однако, существуют. Древние, несокрушимые пилоны, могучие, как властелин, который их воздвиг, – Рамсес Великий! Сдвинуть с места эти твердыни и сотни им подобных? Обмануть бдительность этих стражей и тысячи других, охраняющих безопасность Египта? Нарушить законы, оставленные Рамсесом Великим и еще более могущественными владыками, которых двадцать династий освятило своим признанием?
И вот перед Рамсесом стал вырисовываться еще неясный, но гигантский образ – государство. Государство – это нечто более величественное, чем храм Амона в Фивах, более грандиозное, чем пирамида Хеопса, более древнее, чем сфинкс, более несокрушимое, чем гранит.