Фараон - стр. 24

– Ошибаешься, – сказал писец, – он действительно правит. У него власть, у него воля, а у меня – только знания. Притом ни меня, ни тебя не бьют, как того крестьянина.

– А вот избили же Эннану, и с нами это может случиться. Надо иметь мужество и довольствоваться положением, какое кому предназначено. Тем более что, как тебе известно, наш дух, бессмертный Ка,[6] очищаясь, поднимается каждый раз на более высокую ступень, чтобы через тысячи или миллионы лет вместе с душами фараонов и рабов и даже вместе с богами раствориться во всемогущем прародителе жизни, у которого нет имени.

– Ты говоришь, как жрец, – ответил с горечью Пентуэр. – Скорее я должен был бы относиться ко всему с таким спокойствием. А вместо того у меня болит душа, потому что я чувствую страдания миллионов.

– Кто же тебе велит?…

– Мои глаза и сердце. Оно – точно долина между гор, которая не может молчать, когда слышит крик, и откликается эхом.

– А я скажу тебе, Пентуэр, что ты напрасно задумываешься над такими опасными вещами. Нельзя безнаказанно бродить по кручам восточных гор – того и гляди сорвешься, – или блуждать по западной пустыне, где рыскают голодные львы и вздымается бешеный хамсин.

Между тем доблестный Эннана, лежа в двуколке, где от тряски боль еще усиливалась, желая показать свое мужество, потребовал, чтоб ему дали поесть и напиться. Съев сухую лепешку, натертую чесноком, и выпив из высокого кувшина кисловатого пива, он попросил возницу, чтобы тот веткой отгонял мух от его израненного тела. Лежа ничком на мешках и ящиках в скрипучей двуколке, бедный Эннана заунывным голосом затянул песню про тяжкую долю низшего офицера:

«С чего это ты взял, что лучше быть офицером, чем писцом? Подойди и посмотри на рубцы и ссадины на моем теле, а я расскажу тебе про незавидную жизнь офицера.

Я был еще мальчиком, когда меня взяли в казарму. Утром вместо завтрака меня угощали тумаком в живот, так что даже в глазах темнело; в полдень, вместо обеда, – кулаком в переносицу, так что даже губа распухала. А к вечеру вся голова была в крови и чуть не раскалывалась на части.

Пойдем, я расскажу тебе, как я совершал поход в Сирию. Я шел, навьюченный, как осел, – ведь еду и питье приходилось нести на себе. Шея у меня, как у осла, не сгибалась, спина трещала. Я пил протухшую воду и перед врагом был беспомощен, как птица в силках.

Я вернулся в Египет, но здесь я подобен дереву, источенному червями. За всякий пустяк меня раскладывают на земле и бьют по чему попало, так что живого места не остается. И вот я болен и должен лежать, меня приходится везти в двуколке, а пока денщик крадет мой плащ и скрывается…