Фамильные ценности, или Возврату не подлежит - стр. 12

Князь, о титуле которого, разумеется, забыли, которого не взяли ни в армию, ни даже в ополчение, преподавал на физфаке. Софи переводила какую-то бесконечную, довольно бессмысленную, на ее взгляд, документацию, не то научную, не то техническую, смеялась над убогостью быта и помогала ближайшему госпиталю. Работала самоотверженно, презрительно дергая плечиком и на усталость, и на нехватку привычного комфорта – только плакала тихонько от жалости к искалеченным «солдатикам». Тайком, чтоб не расстраивать несчастных еще больше.

Кэт родилась в сорок пятом. Счастливые родители надышаться на свою кровиночку не могли. Баловали ее, названную, разумеется, в честь великой прапра… прабабки, и баловали, как царевну. Ну как – баловали? Больше вниманием – никаких «отстань, не до тебя» маленькая Катя никогда не слышала. Два иностранных языка с колыбели – нянька Глаша говорила с малышкой по-русски, папа по-английски, мама по-французски. Танцы – непременно, для правильной осанки, рояль – как же без этого, нельзя же «царевне» не музицировать. Ну и прочее в том же духе – noblesse oblige, положение обязывает. Не в поле обсевок – Воротынская-Бобринская. Впрочем, задирать нос перед теми, кому судьба отсыпала не так щедро, не дозволялось. Да Катюше это и в голову бы не пришло, с колыбели усвоила: кичиться тем, что ты в чем-то выше других – в образованности, внешности, достатке, тем более в социальном статусе – фи, неприлично, недостойно, попросту стыдно. У тебя новое платье, а у соседского Петьки, мама которого приходит помогать Глаше со стиркой, дыра на штанах? Возьми иголку с ниткой и помоги зашить. Не получается – учись.

Шить, кстати, Кэт любила куда больше, чем танцы или даже пирожные, которые мама иногда приносила из какого-то скучного министерства, где служила архивным переводчиком. На круглом столе являлся пузатый чайник с чуть сбитым носиком («А ведь в Париже из севрского фарфора не так вкусно было, правда, Сонюшка?» – пошучивал папа), два коричневых эклера гордо лежали на тарелочке и пахли чем-то сладким и немного цветочным. Мама говорила, что это называется «ваниль». Оба эклера разрезали пополам, каждому – маме, папе, Кэт и Глаше – доставалось по половинке.

После завершения торжества Софи устраивалась в уголке дивана и командовала дочери: «Ну показывай, что напридумывала!» Кэт разрисовывала платьями для кукол все тетрадки. Мама внимательно разглядывала, качала головой: нет, невозможно, для такого платья и материалов-то не бывает, а вот это – очень может быть, только длину юбки ты не угадала, видишь, две половины как будто разваливаются? Одобренные эскизы превращались в настоящие наряды. Старые платья, блузки и даже папины пиджаки отдавались Кэт «на тряпочные фантазии». А что, усмехалась Софи, в девочке бьется явственная модельерская жилка, может, и толк выйдет, в конце концов половина парижских модных домов руками наших эмигранток созданы. Правда, вряд ли это нужно здесь и сейчас, но если подумать…