Фаэрверн навсегда - стр. 23
Почувствовав взгляд мэтрессы, перевела на нее глаза.
Она спокойно смотрела на меня, будто в это мгновение молодая женщина не умирала под ее руками, унося в потусторонний мир еще не рожденного ребенка.
– Ты готова, Тамарис? Закатай рукава. Сейчас я разверну плод и поделюсь с ней силами, чтобы она смогла вытолкнуть его. Возможно, после этого я потеряю сознание. Твоя задача – принять младенца. Знаний, полученных тобой в монастыре, должно на это хватить!
Я молча кивнула. Запах чужой крови кружил голову, прерывистое дыхание роженицы заставляло сердце сжиматься. Отец никогда не рассказывал о матери, не знаю почему. А я никогда не спрашивала, мне всегда хватало его присутствия рядом, поддержки, слов, которых он для меня не жалел. Только в последний год что-то сломалось между нами и склеить обратно никак не удавалось… Возможно, мама умерла, рожая меня. Как бы то ни было, сейчас я сожалела не о ней – об этом крестьянском ребенке, еще не увидевшем свет, но уже вынужденном расти без любимых объятий. Во мне поднимался протест, больше похожий на злость – ему могло так не повезти с отцом, как мне! Но мать – вот она, здесь. Она носила его, лелея надежды и радости, она ждала его и мечтала о его первой улыбке, зубе, шаге… И вот она лежит, больше похожая на разделанную мясником тушу. Нет!
Губы свело судорогой.
– Я готова, тэна! – с усилием произнесла я.
Клавдия кивнула. Ее руки с длинными пальцами легко опустились на живот роженицы. Короткое сильное движение – и выпуклость легла в другом направлении. А затем руки матери-настоятельницы начали источать голубоватое сияние, втягивающееся внутрь тела женщины, которая застонала и задышала глубже, закорчилась в судорогах. Ощущение усилия было физически ощутимым. Я стиснула зубы, будто тужилась вместе с ней, производя на свет новую жизнь. Будто отдавала свои силы вместе с мэтрессой Клавдией, не желая, не соглашаясь отпускать во тьму эту женщину и этого ребенка!
Между ног роженицы показалась головка новорожденного.
Одним из первых умений, полученных нами, послушницами, в Фаэрверне, было умение принимать роды. «Жизнь везде жизнь, – говорили монахини, – и вы должны уметь сберечь ее!»
Клавдия опустилась на колени с тихим стоном, но мне нельзя было отвлекаться – я принимала младенца, выводила головку, плечико, одну ручку. Доставала его целиком, склизкого, в крови и смазке, но… живого. Впервые в жизни с моих губ слетели слова благодарности Великой Матери, ибо это было настоящим чудом. А с его губ слетел протестующий крик – в мире, в который он пришел, было холодно и темно, и не материнские руки обнимали его!