Ева Луна. Истории Евы Луны - стр. 72

Аравена писал статьи в самую влиятельную в стране газету. Он был лучшим клиентом пансиона Руперта и Бургель, приезжая к ним каждые выходные и останавливаясь в постоянно зарезервированной для него комнате. Его журналистское перо обладало таким весом в политической жизни страны, что даже во время самой жесткой диктатуры власти не рискнули окончательно заткнуть ему рот. За долгие годы служения журналистике он заработал себе ореол если не мученика, то по крайней мере честного борца за правду. Это порой позволяло ему публиковать такие материалы, какие его коллеги не осмелились бы даже показать редактору. Сам Генерал и Человек с Гарденией относились к нему демонстративно корректно и якобы даже принимали к сведению излагавшуюся в его статьях критику; таким образом, руководство страны заключило с самым известным журналистом негласный договор, в рамках которого поддерживалось условное равновесие между некой свободой – безусловно, в определенных рамках, – которой обладал этот труженик пера, и возможностью создать демократический образ правящего режима, который правительство обретало, ссылаясь на публикацию его наиболее острых критических статей. Питая слабость к сладкой жизни, он всегда курил толстые сигары, ел как лошадь и был большим любителем и мастером выпить пива или чего-нибудь покрепче; пожалуй, только он сумел победить дядю Руперта в честном поединке, кто кого перепьет, причем тому даже не пришлось играть в поддавки. Кроме почета, полагающегося такому стойкому поглотителю пива, у журналиста была в пансионе еще одна привилегия: только он имел право ущипнуть дочек хозяина за внушительные филейные части. Надо сказать, что делал он это без намерения оскорбить их, а скорее с уважением, отдавая дань восхищения столь роскошным формам. Идите же сюда, мои обожаемые валькирии, позвольте старому писаке возложить ручонки на ваши очаровательные попки, провозглашал журналист, и все, включая даже тетю Бургель, заливисто смеялись, когда девушки со всех ног мчались к его столику и, церемонно приподняв подолы, позволяли журналисту восторженно созерцать восхитительные полушария, прикрытые трусиками соответствующего размера, но совершенно детского фасона. Сеньор Аравена привозил с собой кинокамеру и портативную пишущую машинку; клавиши этого на редкость шумного механизма были истерты от долгого употребления до такой степени, что печатать на ней можно было только вслепую – буквы на клавиатуре уже не читались. Журналист работал за своим столиком на террасе всю субботу и обычно захватывал половину воскресенья. Все это время он неторопливо, двумя пальцами печатал очередную статью, сопровождая творческую работу поеданием колбасы и сосисок и запивая все это дело немыслимым количеством пива. Хорошо здесь, говорил он, утопая в клубах сигарного дыма, в этом чистом горном воздухе даже работается не так, как в городе. Иногда он появлялся в пансионе с молодыми девушками – всякий раз с разными. Спутниц он представлял как своих племянниц, и тетя Бургель делала вид, что верит в родственные отношения между ними. А что, говорила она, у нас ведь здесь не какая-то позорная гостиница для свиданок, которых в последнее время понастроили видимо-невидимо, ну а этот сеньор – только ему можно приезжать не с супругой, потому что он человек известный и уважаемый. Вы что, его статьи в газете не читали? Энтузиазма Аравены по поводу очередной дамы хватало, как правило, на одну ночь; наутро, уже устав от нее, он пользовался возможностью отправить «племянницу» в город на первом же грузовике с овощами, уезжавшем на городской рынок. А вот с Рольфом Карле он, наоборот, мог проболтать целый день напролет. Они частенько отправлялись вместе прогуляться по живописным окрестностям деревни. Журналист рассказывал о последних международных событиях, посвящал молодого человека в тайны внутренней политики страны, предлагал ему разные книги и вообще систематизировал процесс поглощения Рольфом печатных изданий; он научил его пользоваться камерой и дал ему несколько уроков пусть не стенографии, но хотя бы основ машинописи. Нельзя тебе оставаться в этой колонии, повторял он, это же дыра, одно дело – старый невротик вроде меня, я действительно с удовольствием сюда приезжаю, чтобы прочистить мозги и вообще прийти в форму, сам понимаешь, в городе я веду далеко не здоровый образ жизни. Но ты молодой парень, как ты можешь жить в этих декорациях? Рольф Карле, конечно, был хорошо знаком с произведениями Шекспира, Мольера и Кальдерона, но вот побывать в настоящем театре ему еще ни разу не доводилось; поэтому уподобление деревни, ставшей ему второй родиной, театральной сцене, казалось ему не совсем правомерным. Но он не считал себя вправе вступать в спор с почтенным маэстро, к которому испытывал безмерное уважение.