Ева и головы - стр. 59
– Эй, костлявый Ганс, кажется мне, что мы сможем оставить наших гостей на ночь на особенных основаниях. Цирюльник этот и правда очень хорош. Он сказал, что чтобы срастить мне кости и вернуть руку, придётся отправиться в путешествие в прошлое лет этак на двадцать. Я хохотал, как умалишённый.
Эдгар, похоже, не знал, куда себя деть. Его здесь никто особенно не боялся, даже дети, словно любопытные хорьки, напуганные прежде габаритами незнакомого зверя, но уверившиеся со временем в спокойном его норове, шныряя под ногами взрослых от одного укрытия к другому, подбирались всё ближе.
Тот, которого назвали костлявым Гансом, прочистил горло, чтобы привлечь внимание великана.
– Мы разрешаем тебе и твоей дочери остаться на ночь. Повозку можешь поставить вон там, возле коняги. Там, где тебе больше нравится.
– Но Ганс, – сказал кто-то из мужчин. Огрызок фразы повис в воздухе.
– Да-да, Ганс, – сказал кто-то ещё. – Пусть останавливается, как все, за окраиной.
– Время к ночи, и он хорошо поработал над нашими подбородками и щеками. Разрешим ему не платить за ночлег, тем более что никакой крыши мы ему не предоставим. Все слышали? Не платить!
Эдгару больше нравилось быть затерянным в лесной чаще, но ни слова возражения жители Конской головы от него не услышали. Ева, наблюдая за своим спутником, подумала, что он, должно быть, откусывает по кусочку от каждого встречного человека, делая это незаметно от окружающих и с такой стороны, чтобы сам пострадавший не сразу заметил урон. А потом, в прямом смысле насытившись людьми, великан становится таким – вялым, как истоптанная тысячью сапог крапива, оказавшаяся на пути войска, стремящимся только лишь к покою, желательно подальше от этих двуногих.
Вблизи деревянная лошадь казалась совсем не похожей на себя – она буквально разваливалась на куски, ни один из которых не мог принадлежать лошади. Видно было, как часто её подновляли: место сгнивших брёвен занимали относительно свежие. В щели между ними можно было засунуть руку, что Ева с нарастающим разочарованием и сделала. Из нутра постройки несло плесенью – будто бы вся тысяча нерадивого командира скончалась прямо там, под толстой деревянной обшивкой.
При каждом дуновении ветра конструкция протяжно стонала, и вороны, что устроили между ушей и на спине себе гнездовище, взлетали и описывали круги.
Ослик неохотно притащился и встал, опустив голову, подслеповато таращась на набросанные здесь же яблочные огрызки. Казалось, покажи ему место поприятнее, хоть на севере, хоть на юге, он охотно заработает ногами, волоча за собой повозку, хозяина, все его гнилые сундуки и худые мешки, и Еву в придачу. Он выглядел… Ева при задумалась, вложив в рот палец, а потом внезапно поняла: – он же обижается! На кого? Девочка ли тому виной, цирюльник ли, или, может, его обидел кто-то из местных мальчишек?