Это просто цирк какой-то! - стр. 6
Достаточно большое расстояние между прутьями клетки и исполнение заветного желания привалиться к атласному боку красивого доброго зверя привели к катастрофе и к первому, но очень четкому осознанию того, что за все придется платить. А за хорошее – платить дорого. Так и случилось. В большом кабинете, куда меня принесли, мама и дрессировщик с директором цирка допили на троих оставшийся корвалол, и мама сказала:
– Все. Ребенок должен жить нормальной жизнью. Безопасной. Дома.
А директор цирка дядя Костя, одышливый, полный, держась за левую сторону груди, вытер большим клетчатым платком лоб и добавил:
– Особенно такой ребенок…
Вскоре за мной приехала бабуля. Слезы, обещания больше никогда так не делать, мольбы – ничего не помогло. Мама осталась непреклонной.
Так моя жизнь радикально изменилась в первый раз: я потеряла будущее, обычное будущее каждого циркового ребенка, если он по физическим параметрам годится для манежа и родители не хотят ему иной судьбы. Правда, цирковой ребенок и сам должен любить манеж, иначе тяжелая и радостная цирковая работа будет просто тяжелой. Каторгой. Мне приходилось видеть несчастных продолжателей известных цирковых династий, мечтавших любыми путями сбежать в обычный мир, оставив манеж. Душераздирающее зрелище.
Так вот, если бы не случай с Катькой, лет с пяти со мной бы стали заниматься руководитель маминого номера, все партнеры и сама мама. Примерно к семи годам меня ввели бы на исполнение нескольких трюков (публика очень любит, когда на манеже рядом с родителями работают детки), я училась бы утром и работала вечерами, меняя по шесть или восемь школ за учебный год, потом поступила бы в цирковое училище, где мастера подобрали бы мне жанр по способностям и данным, окончила бы его, стала бы ездить по Союзу…
И, разумеется, сейчас не писала бы эти строчки.
Привезенная домой, я проплакала пару суток, но детская память удивительна и, наверное, милосердна: вместо того, чтоб заполучить стойкий невроз, проснувшись однажды утром, я напрочь забыла цирк. Ждала маму – да, грустила, когда она уезжала снова, – да, но почему-то не помнила совсем ни гастролей, ни людей, с которыми мне было так здорово, ни того своего счастья – как будто погасили свет. Очевидно, психика таким образом уберегалась от травмы потери.
Но сейчас, сидя в старом гардеробе, зарывшись лицом в чудесное пуховое болеро, я пересматривала сценки цирковой жизни и радовалась возвратившейся памяти, зная, что теперь воспоминания навсегда останутся со мной. Потому что Бука твердо пообещал мне это.