Это просто цирк какой-то! - стр. 19
Шапито показалось огромным: высокие мачты с яркими флагами, зеленый брезент купола, прозрачный и крепкий забор вокруг циркового городка и надпись из разноцветных лампочек «ЦИРК» над главным входом, а внутри – запах опилок и зверинца. И тут же с очевидностью свершившегося факта пришло понимание: все, вот я и дома, я вернулась.
Директор Барский усадил нас на лучшие места в ложе администрации, прямо напротив форганга, вокруг шумело и смеялось небольшое человеческое море, а у мамы было очень странное лицо. Через минуту в проходы встали контролеры, на свою площадку поднялся оркестр, включились разноцветные прожекторы и световые пушки, все мигом стихло, а потом грянул марш, из-за тяжелого бордового занавеса появился затянутый во фрак, торжественный и величественный, как принц крови, шпрехшталмейстер[6], ловкие парни в униформе распахнули занавес – и в манеж пошел парад-алле[7]. Короче: за те семь недель, что коллектив работал в нашем городе, я пропустила всего одну субботу и одно воскресенье – при приземлении повредила ногу. Все остальные выходные и понедельники я проводила в цирке: заваривала одинокому и хромому Юрию Евгеньевичу крепчайший черный чай и бегала за свежей прессой в киоск, помогала кассирше Тане штамповать билеты, складывала программки вместе с билетерами, милыми пожилыми дамами, бывшими артистками, у которых теперь по всему Союзу работали в манеже дети и внуки, и слушала их рассказы о старом цирке.
Больше всех мне нравилась Фира Моисеевна, в прошлом известная акробатка и наездница – элегантная, тоненькая, с прямыми хрупкими плечами и копной белоснежных кудрей, которые она собирала в высокую прическу, скалывая разноцветными деревянными палочками-канзаши. В этом маленьком теле жил необыкновенный голос – сильный, низкий, хриплый, глубокий. Он меня очаровывал. К тому же пожилая артистка и моя мама были знакомы много лет и относились друг к другу с нежностью. Однажды Фира Моисеевна приболела, и я после уроков понесла ей домашний куриный супчик с клецками. Был понедельник, выходной день. Цирковые отдыхали, но на манеже все равно кто-то репетировал, с площадки оркестра доносились негромкие аккорды – это пианист наигрывал блюз, – а Фира Моисеевна с книгой и неизменной «Примой» в длинном мундштуке сидела в шезлонге у своего вагончика, который стоял в тени старой ивы.
– Деточка, здравствуй. О, ко́рма старушке принесла? Весьма кстати, мне не доковылять до магазина, нога припомнила все переломы и бессовестно отказывается сгибаться… Чего бы бабуле не сидеть дома, в комфорте, рядом с врачами и массажистами, не наслаждаться спокойной старостью? – наверное, думаешь ты. Только мы, цирковые, не умеем стареть вдали от манежа, быстро начинаем скучать и помираем. Того, что сейчас лежит на сберкнижке, и моей пенсии народной артистки СССР вполне хватит на безбедную жизнь. Любая нормальная старуха в промежутках между поездками в санатории и вояжами на курорты разводила бы орхидеи на подоконнике и клубнику редких сортов на даче или кости грела бы в уютном домике у моря, а я вот не могу. Хорошо мне дышится только в цирке. Вот когда совсем ноги таскать не буду, тогда, может, и подумаю о даче и море, – Фира Моисеевна смеется и отдает должное клецкам.