Это было в Ленинграде - стр. 66
Потом они улетели. Мы вылезли из-под мотора. Не было ничего более приятного, чем видеть, как удаляются «мессершмитты». Летчик вылез следом за нами. Меховой комбинезон висел на нем клочьями. Он встал, похлопал рукой по мотору и сказал:
– Ни черта! Выручил. Ленинградская вещь!
– Ранен? – спросил я.
– Ни черта! – хрипло ответил летчик.
Но я увидел на снегу, там, где он лежал, красное пятно.
– Посмотри получше, – сказал я, – сгоряча не чувствуешь.
Летчик похлопал себя по груди и по бедрам.
– Руки есть, ноги тоже есть. И башка есть, – сказал он.
– А кровь откуда? – спросил я, показывая на снег.
– Кровь? – Летчик посмотрел на снег и повторил растерянно: – Кровь?.. Да, кровь.
Но тут я сам увидел кровь на его валенке. Очевидно, он был ранен в левую ногу.
– Снимай валенок, – сказал я.
– Да ничего, – махнул рукой летчик.
– Сейчас – ничего, а потом – без ноги! – крикнул я. – Садись!
Летчик сел в снег, и я стал стягивать с него валенок.
– Больно? – спросил я. Мне важно было знать, задета ли кость.
– И ничего не больно, – буркнул летчик.
В валенке скопилось много запекшейся крови. Я завернул штанину. Рана была небольшой. Бинт оказался у летчика в сумке. Я перевязал рану и укутал ногу.
– Теперь пойдем в санбат, – сказал я. – Вдвоем мы тебя доведем. Это рядом. Километра три.
– Никуда я не пойду, – ответил летчик. – Что вы, в уме – машину бросить? Идите-ка лучше сами, пусть полуторку пришлют да бойцов, охрану поставить.
– Ладно, – сказал я. – Ольшанский останется здесь. – Мефистофель кивнул. – А за тобой приедут через полчаса.
Мы уложили летчика на снегу под мотором, и я зашагал по направлению к санбату.
Холодный ветер крепчал с каждой минутой, и было трудно устоять на льду.
Я прошел около километра и увидел полуторку, которая, громыхая цепями, неслась мне навстречу. Когда она была уже близко от меня, я рассмотрел красный крест на переднем стекле. Я поднял руку, и машина, поравнявшись со мной, замедлила ход.
– Там летчик раненый! – крикнул я.
– Знаем! – ответил из кабины женский голос, и машина снова понеслась.
Идти было очень трудно. Поднялся штормовой, ледяной ветер. Трассу заносило снегом. Я шел сквозь туман. Валенки мои проваливались в сугробы, и снег набивался за голенища. За летчика я был теперь спокоен. Через несколько минут машина будет у самолета. Очевидно, в санбате видели, как он снизился, и выслали машину.
Теперь я уже не думал о летчике. Я думал о Лиде. Уже не сдерживал себя, а шел и повторял: «К ней, к ней…» – и мне было легче идти.
Наконец я увидел большую санитарную палатку. Она стояла в стороне от трассы. Было уже темно. У входа лежали на снегу розовые отблески, очевидно, в палатке топилась печь. Я приподнял мокрый от снега полог и вошел.