Это было в Ленинграде - стр. 17
Она посмотрела на меня, улыбнулась, и ресницы ее снова дрогнули. Потом она погладила меня по руке и встала.
– Ну, вы спите, – сказала она, притворно-строго сдвинув брови, – спать надо. А то я доктору пожалуюсь.
Я лежал и старался припомнить стихи. В них была какая-то исступленная настойчивость. Потом кто-то застонал… Не помню, как я заснул.
Когда я проснулся, Андрианов еще спал. Люба перекинула полотенце через плечо и с тазиком в руках подошла к Андрианову.
– Будем умываться, – приветливо сказала Люба.
Но Андрианов продолжал спать. Тогда она тихонько потормошила его за плечи.
– Довольно спать, соня! – Люба протянула проснувшемуся Андрианову кусочек мыла.
Лейтенант не поднял руки.
– Держите же мыло, – сказала Люба.
Андрианов нерешительно поднял руку и пошевелил пальцами.
– Андрианов! – вскрикнула Люба, и голос ее задрожал. – Вот же мыло!
Лейтенант растерянно улыбнулся и стал шарить руками по одеялу: он ослеп. Я видел, как дрожат руки Любы, держащие тазик, и как вода плещется через край.
– Вы… видите меня, Андрианов? – шепотом спросила Люба.
Лейтенант отрицательно покачал головой и провел рукой по глазам.
Люба поставила тазик на пол и выбежала из палаты. Через несколько минут она вернулась с доктором.
– Вы меня видите, Андрианов? – деловито спросил доктор, подойдя к койке.
Лейтенант медленно покачал головой. Доктор наклонился и двумя пальцами приподнял веки Андрианова.
Вечером у его постели был консилиум. А на другое утро Андрианов потерял слух. Теперь он лежал глухой, слепой и немой. Я наблюдал за ним часами. Я замечал, что чем больше ударов обрушивалось на него, тем шумливей и беспокойней он становился. Лейтенант кому-то улыбался, ерзал на постели, показывал пальцами каких-то замысловатых зайчиков, что-то мычал, водил пальцами по ладони, изображая патефон; приставлял к глазам пальцы, сложенные в кружочки, – будто очки…
Под вечер он повернулся ко мне и промычал что-то, царапая пальцем по ладони. Я понял, что Андрианов хочет что-то написать, и вставил ему в пальцы правой руки карандаш, а в левую дал блокнот. Лейтенант черкнул что-то и протянул мне. Я прочел. На листке было написано только одно слово: «Пробьюсь».
Я вырвал листок и положил себе под подушку.
На следующее утро, когда я проснулся и взглянул на Андрианова, мне показалось, что на его полуопущенных ресницах блестят слезы. Я схватил руку Андрианова и крепко пожал ее. Андрианов открыл свои невидящие глаза, раскрыл мою ладонь и поводил по ней пальцами, будто пишет. Я понял, что это было то же самое слово.
Днем Андрианова разбил паралич. Теперь он лежал неподвижно, погруженный во мрак и тишину.