Этажи - стр. 1

Стрелки показали начало двадцатого. Меньше трех часов до отбоя. Почти одиннадцать до новой смены. Потом личное время и снова отбой.

Восемь часов работы. Восемь часов бытовых забот. Восемь часов сна.

Вчера Самосбор забрал парнишку из сборочного цеха. Значит, к моей выработке накинут еще. Естественно, без доплаты.

Десять часов работы. Семь часов бытовухи. Семь на сон.

Глухой удар из глубины перекрытий заставил отвлечься от проклятого циферблата, в котором сосредоточилась вся моя жизнь. Я посмотрел сквозь заляпанное стекло единственного в блоке окна.

Работа, скука, сон. Иногда вой сирен и щелчки гермозатворов.

Повторить.

Я не жалуюсь, все так живут. Но иногда просто хочется посидеть у окна, покурить, даже если по ту сторону лишь завешенная дымкой бетонная глухая стена в десятке метров напротив.

Затушив бычок о треснувший край подоконника, задумчиво покрутил в руке новую пачку. Шершавый, приятный на ощупь картон еще не успел помяться в кармане и словно намекал: одной папиросы в такие моменты мало. Но пачка последняя, а ежемесячных талонов на курево ждать четыре дня.

Опять придется стрелять у мужиков или искать барыгу через Гнилонет.

Махнув рукой на эту мысль, я снова чиркнул спичкой.

– Ты коммунистом был? – Мужчина, стоявший на коленях неподалеку, достал голову из мусоропровода и повернулся ко мне. – А? Был?

– Я и сейчас коммунист, – бросил я.

Конечно коммунист, будто у меня есть выбор! А за другие речи можно и пулю от ликвидатора схватить.

– Во! Я и говорю – иные сюда не попадают! Все верили и строили этово, как его? Будущее светлое, равное для каждого. А вон чего понастроили. И сюда попали. Бесконечная хрущевка, где у всех поровну и жизни, и смерти. Ад это, говорю тебе, ад для всякого коммуняки.

Мужик закончил тарабарщину и снова засунул бритую макушку в люк мусоропровода.

Что он там делает, я не знал и, по правде, знать не хотел. Лёлик – очередной безумец, проигравший разум в стенах Гигахруща. Работа, сон. Оставшееся время мы либо забиваем рутиной – от хлопот по дому до бессмысленного просмотра передач по ящику – либо задаем вопросы без ответов. Пока наше здравомыслие не сойдет с рельсов, утратив последнюю связь с реальностью.

Если Самосбор не опередит.

В коридоре послышались торопливые шаги. Я хорошо изучил этот путь, как и всякий, кто хочет успеть к гермозатвору жилой ячейки вовремя. Сорок метров по обшарпанному полу, дверь на лестницу, два проема вверх, еще тридцать метров. Меньше трех минут на все; если не мешкать во время тревоги – останешься жив.

– Так и думал, что найду тебя здесь. – Дима даже не запыхался. – Серег, у нас ЧП.

Я протянул ему тлеющую папиросу, как раз на одну затяжку осталось. Пускай дым в его легких отсрочит новость хоть на мгновение. Почему я должен знать это сейчас? Не хочу.

Нет сирены, значит, ЧП подождет еще секунду.

– Лифт оборвался.

Вот это действительно хреново. Старые механизмы часто ломались, кабины застревали, а ремонтников порой приходилось ждать неделями. Но обрыв… Починка может затянуться от нескольких месяцев до бесконечности.

С неисправным лифтом плохо, без него еще хуже: следующий только на семнадцатом, а значит, одиннадцать этажей придется топать пешком. Каждый день.

Но лицо брата казалось серее обычного, и стало понятно – он не договорил.

– Кто там был? – чувствуя мерзкий холодок за ребрами, спросил я.

***

Из полуоткрытой двери нашей комнаты доносился приглушенный плач:

– Что я мужу скажу? Он в две смены работает, только бы я могла за детьми смотреть. А я… не досмотре-ела!

– Ну тише, тише, девочка моя.

– Ведь запрещала подходить к лифту без взрослых!

Решил не мешать им. В потертый халат тети Полины хоть раз да заходила поплакаться каждая женщина нашего этажа. Тетя не откажет, всегда найдет слова, подставит плечо.

Славка и Катя, брат с сестрой, единственные, чей смех слышался в этих стенах. Еще вчера я выходил прикрикнуть на ребят за то, что лупили резиновым мячом в гермодверь нашей квартиры. Какого черта они делали в кабине? Игры играми, но страшилки о несчастных, которые застряли между этажами во время Самосбора, здесь всякий учит с детства.