Эта жестокая грация - стр. 54
Алесса натянула перчатки, замедляя шаг, чтобы поправить перекрутившийся палец.
– Постоянно носи на руке повязку, особенно если ты не рядом со мной.
– С какой стати мне быть не с тобой?
– Я не буду в тебе нуждаться в присутствии наставников.
Данте, прикусив один конец ткани, чтобы перевязать ее на бицепсе, спросил сквозь стиснутые зубы:
– Ты им доверяешь?
Доверяла ли? Уж точно не тогда, когда сбегала из города и умоляла незнакомца защитить ее.
– Разумеется, – выдавила она, осознав, что тянула с ответом на вопрос слишком долго.
Данте выхватил яблоко из корзинки для фруктов, потер о рубашку и скорчил недовольную гримасу.
– А другая еда имеется?
Алесса поджала губы. Она не очень любила завтракать, а по утрам просто забегала на кухню, чтобы взять чашечку эспрессо и бискотто[3], которых хватало до обеда.
– Есть хлеб и сыр. Если хочешь, могу попросить принести чего-то посущественнее.
– Нет. Обойдусь. – Он бросил на нее сердитый взгляд, будто она предложила не накормить его, а ударить. Жуткий ворчун.
Данте носился по ее небольшой кухоньке, отрывая и закрывая шкафчики, словно жил здесь годами. Невзирая на то, что он был здесь незнакомцем, чужаком, помеченым человеком, он не тушевался и не боялся заявить о себе, сделать лишний шаг. Алесса, хорошенько порассуждав в своей голове, подметила, что подобное поведение отличало его от большинства мужчин. Некоторые люди отходили в сторону, а другие стояли на своем, доказывая, что у них не меньше прав на существование, чем у остальных.
Возможно, и она могла претендовать на собственный небольшой участок, и не из-за титула или потому, что заслужила его. А просто так.
Такие мысли не должны были казаться откровением.
Данте решил отрезать себе кусок сыра, и послышался звон бьющегося о тарелку ножа, а затем захрустел хлеб: обычно успокаивающие звуки сейчас выбивали ее из колеи после стольких молчаливых приемов пищи.
– Итак, – наконец подал голос Данте, скривившись так, будто ему выдирали зуб. – Давно ты к кому-нибудь прикасалась, при этом никого не убивая?
– Это не убийство. И не знаю.
Он скептически на нее посмотрел.
Алесса взяла стакан воды и с протяжным вздохом плюхнулась на стул напротив него.
– Четыре года и десять месяцев назад. И несколько недель.
– Но кто считает, да? – Он подвинул тарелку на середину стола. – Что планируешь делать в этот раз?
Финестра подцепила кусочек пармезана толщиной с лист бумаги, и тот растаял у нее на языке, наполнив рот вкусом соли и жира.
– Молиться?
– Это не план.
К тому же ложь. Она не молилась уже много лет. С тех пор как боги отвернулись от нее и позволили Эмиру умереть. Конечно, она произносила речи, опускалась в храме на колени и устремляла взгляд в небеса. Даже временами с ними общалась. Но не молилась. Молиться – значит обнажить свою душу; предложить руку, чтобы ее взял некто невидимый. Однако принять ее непокрытую руку была готова только смерть.