Эта сладкая голая сволочь - стр. 28
«Вечность длится, наверное, очень долго, в том числе и сейчас. Но к ней все равно трудно привыкнуть».
«Не хочу, чтобы мой скелет выставили на обозрение. Вдруг в нем обнаружатся дефекты» (сказано Майей).
«Наконец поняла про себя что-то ужасно важное». – «А именно?» – поинтересовался я. И получил неожиданный ответ: «Чувствую себя как айсберг». – «Так холодны?» – «Нет. Просто самое главное у меня в нижней части, под водой. Как здесь, в катакомбах», – привела моя спутница не совсем вразумительное сравнение. Это дало повод задуматься, не приглашают ли меня обследовать подводную часть айсберга. Оказалось, речь шла всего лишь о «творческом потенциале».
Не каждый же раз попадать на хорошеньких интеллектуалок, выдающих что-то вроде: «Я часто не знаю, что делать со своим временем. Зато время точно знает, что делать с такими, как я».
Склонная к экзальтации поэтесса: «Я воспринимаю собственную жизнь исключительно как перформанс». Эта мадемуазель озадачила меня, заявив, что «у черепов разное выражение лиц». Я вгляделся. И удивился – поэтесса была права. «Как ты думаешь, можно в последние минуты жизни повлиять на посмертное выражение лица?» – спросила она чисто по-женски. «Думаю, да, – ответил я, поразмыслив. – Например, если оскалиться при последнем вздохе, или вздернуть надбровные дуги в удивлении от встречи с вечностью». Девица принялась примерять всевозможные выражения на свое кукольное личико, чем вызвала у меня истерический приступ смеха, неадекватный месту.
– Посмотри на этот милый скелетик, – продолжала хорошенькая насмешница – репрессированный половой эксцентрик, – с такой-то формой таза!
Не хочу выглядеть нетерпимым. Наоборот, я весьма снисходителен – всем даю поблажки и в первую очередь самому себе. Но я не могу поступиться эстетическими принципами. Намеренно задираю планку на почти недосягаемую высоту. Делаю это для того, чтобы мне самому не пришло в голову, будто я достиг верха. Как бы там ни было, от пошлости и безвкусицы это ограждает. К тому же я совершенно не выношу некрасивость. Уточняю – не уродство (оно бывает притягательным, особенно для писателя. Да, да, помню, литератора!), а именно некрасивость от распущенности – толстые тела, гнилые зубы, безвкусица в одежде, дурные манеры.
С юности вид грязного воротничка, обкусанные ногти, какой-нибудь «пинжак» или «я – с Ленинграда» отбивали у меня охоту ухаживать. От неумения спутниц вести себя за столом мне становилось физически плохо. Я не терпел даже высасывающий звук с целью освобождения застрявшего в зубах кусочка. Помню, как я, к ужасу гостеприимной мамы, не приглашал знакомых к столу, предпочитая голодать самому, только бы не рисковать. И теперь я зову девушку в ресторан, будто на экзамен, – эстетствующий буржуа, enculeur de mouches, говорят о таких французы (выражение, переводимое примерно как любитель мушиных задниц и означающее маниакальное пристрастие к деталям).