Эссе, статьи, рецензии - стр. 19
Вообще-то, всякая хорошая литература так и пишется: когда к читателю относятся как к ровне, а не опускаются до воображаемого уровня его понимания. Заинтересованность передастся публике сама собой, если автор заинтересован в своем предмете. А Алексей Цветков, как я сказал, в своем предмете заинтересован. Сквозь эти детские стихи просвечивает и взрослая цветковская лирика. Юмор, сантимент, игра слов, абсурд, натурфилософские нотки обэриутского толка встречаются в “Бестиарии” примерно в тех же пропорциях, что и всюду у Цветкова. Единственная возрастная уступка, на которую пошел поэт, – ограничение своего обширного словаря и спрямление синтаксиса.
Книга проиллюстрирована тринадцатилетней Дусей Слепухиной. Картинки, на мой вкус, талантливые.
В жизни торжество справедливости – большая редкость. Но все-таки просветы случаются. Примером и доказательством тому – выход этой книжки. Я рад за ее автора, надеюсь, что и читателям – большим и маленьким – “Бестиарий” будет в радость. Словом, мои поздравления!
2004
Поэзия общего дела
Владимир Гандельсман. Эдип. (Серия “Избранное”). – Санкт-Петербург – Нью-Йорк: Абель, 1998
“Лирика…” – снисходительно роняют основательные люди, когда разговор затуманивается, слова теряют азбучную определенность и энергично зажимать пальцы в перечислении данностей не получается. С этой вполне, впрочем, здравой точки зрения, стихи Владимира Гандельсмана – лирика чистой воды. Автор пользуется жанром по прямому назначению. Поэта гипнотизируют такие неподотчетные разуму мгновения и паузы жизни, которые запечатлеть по силам только лирическому стихотворению:
Сюжет книги “Эдип” – досознательное прозябание детства. Пышное название сборника оправдано пафосом гордости и горечи. Герой, одаренный свыше, еще не знает по малолетству, что выбор пал именно на него, что его избранничество – одновременно и отверженность, сулящая несчастья не ему одному. Здорово передана оторопь перед абсолютным, под стать ясновидению, зрением собственной памяти:
Наблюдательность Гандельсмана граничит со сладострастием. Поэтическая чувственность предельно изощрена. Внимание к подробностям – ненормальное, невзрослое. Станционный гудрон вызывает в воображении автора гречку, рассыпанную по клеенке; та в свою очередь – запахом и бледной зеленью – отсылает обратно к станции, промелькнувшей за окном купе несколько десятилетий назад. “Я в жизни лучшего не знал”, – утверждает поэт. И с ним с облегчением согласится каждый, кто не вовсе забыл бездоказательную правоту детства. Вереница сообщающихся озарений-воспоминаний передана мастерски и повергает читателя в состояние дежавю.