Если я останусь - стр. 2

– И в самом деле, ведь надвигается метель. – Папа указывает на одинокую снежинку, неторопливо плывущую к земле.

– Еще я, кажется, буду репетировать с каким-то пианистом из университета, его профессор Кристи где-то откопала.

Профессор Кристи, университетская преподавательница музыки на пенсии, у которой я занимаюсь последние несколько лет, все время ищет новые жертвы – с кем я могла бы сыграть. «Держи себя в форме, и ты еще покажешь всем этим снобам из Джульярда[2], что значит настоящее исполнение», – говорит она.

Я еще не поступила в Джульярд, но прослушивание прошло чрезвычайно удачно. И баховская сюита, и Шостакович лились из меня так, как никогда прежде, – будто мои пальцы стали живым продолжением струн и смычка. Когда я закончила играть – тяжело дыша и с дрожью в ногах, оттого что слишком сильно их сжимала, – один из членов комиссии даже похлопал, а это, как мне кажется, случается не так уж часто.

Когда я выползла за дверь, тот же самый экзаменатор сказал мне, что их консерватория давно «не видела деревенских девочек из Орегона». Профессор Кристи сочла это добрым знаком и уже не сомневалась в моем зачислении, в отличие от меня. К тому же я и сама толком не знала, хочу я этого или нет. Как и стремительный взлет группы Адама, мое поступление в Джульярд, если оно, конечно, состоится, создаст некоторые сложности или, точнее, усугубит те, что возникли в последние несколько месяцев.

– Я хочу еще кофе, кто со мной? – спрашивает мама, нависая надо мной с древней кофеваркой.

Я вдыхаю аромат кофе – густого, черного, французской масляной обжарки, как мы все любим. Один только запах меня уже бодрит.

– Я-то подумываю, не пойти ли еще поспать, – говорю я. – Виолончель в школе. Так что я даже позаниматься не могу.

– Не будешь заниматься? Целых двадцать четыре часа?! «Молчи, молчи, разбитая душа»[3], – восклицает мама. Хотя она и приобрела с годами некоторый вкус к классической музыке – «с этим как с вонючими сырами: постепенно начинаешь разбираться», – но невольное прослушивание моих марафонских репетиций не всегда приводит ее в восторг.

Со второго этажа доносится лязг и грохот: Тедди лупит по своей барабанной установке. Вообще-то она папина – была когда-то, когда он играл в широко известной в узких кругах жителей нашего городка группе и работал в музыкальном магазине.

Я вижу папину довольную улыбку и чувствую привычный укор совести. Знаю, это глупо, но меня всегда мучил вопрос, не расстроен ли папа, что я не пошла в рок-музыку. В общем-то, я и собиралась, но в третьем классе на уроке музыки вдруг увидела виолончель, и она показалась мне совершенно живой. Казалось, если на ней играть, она откроет множество секретов, так что я начала учиться. Прошло уже почти десять лет, а я все продолжаю.