Если я буду нужен - стр. 19

Согревшуюся было Алину снова зазнобило.

– Вы что, Татьяна Петровна? Его же ищут!

– А ты старших-то не учи! – Соседка, охнув, поднялась, запахнула сизый плащик и похромала к соседнему подъезду. Видно, собиралась содрать очередного поганого Хасса.

Зяблик, на время разговора словно растаявший в воздухе, потянул Алину за рюкзак:

– Пойду я. Ничего не хочешь мне сказать?

– Не знаю, – растерялась Алина. – Ну… платок твой… постираю, отдам.

– Это не ответ.

Он развернулся и сделал шаг. Потом другой, третий… На пятом Алина заволновалась, скрутилась тугим узлом. Крикнула ему в спину:

– Кто ты такой?!

Не оборачиваясь, он ответил:

– Зяблик.

И побежал по присыпанному желтеющими листьями асфальту.

Мне – шестнадцать

Под дверью Берлоги чернела дыра. Кто-то рыл землю – широкими гребками, торопясь, захлебываясь. Рыл недавно, и часа не прошло. Однако не дорыл. То ли спугнули его, то ли надоело. Я снял замок и потянул ручку. В Берлогу хлынул свет. Так и есть – никаких следов. Да и кто мог пролезть в такую щель? Разве что собака.

Собаки здесь, в Брошенном краю, не приживались. Осталась только одна. Владел ею Хрящ, тип во всех отношениях гнусный. Он был вороват, груб и злобен, впрочем, в злости и грубости я ему не уступал. Враждовать мы не хотели, а дружить, пожалуй, не могли. А потому держали нейтралитет, уже долгих шестнадцать месяцев.

И вот теперь Хрящевая собака подкопалась под мой сарай. Нехорошо.

Я любил свою Берлогу, все в ней было устроено под меня – и крепкий выскобленный стол, и топчан с полосатым матрасом, такие бывают в детских лагерях, и старые вещи, которые помнят всех владельцев. Всех, даже тех, что позорно сбежали в большие города и чуть менее позорно – на тот свет. В Берлоге я почти не жил. Если, конечно, считать за «жил» то место, где человек пережидает темноту. Ночи мои принадлежали матери. Едва ли она замечала дневные уходы и возвращения, но в сумерках начинала ждать. Сидела за швейной машинкой, укладывала строчку за строчкой и ждала. Ныть – не ныла, но чернела глазами и пела тонко, как стонала. Я знал это и шел к ней, запирая Берлогу на висячий замок.

Со вчерашнего дня осталось немного печеной картошки. Неплохая оказалась картошка, соседка притащила матери мешок – за то платье из голубого шелка. Ткань была как вода, почти прозрачная. Я мыл руки в этой ткани, я почти пил ее и не хотел знать, что с ней будет потом. Через два дня ткани не стало. Зато соседка постройнела, а слабый бюст приобрел новые формы. Такие вещи мать умела делать, как никто.

Я сдирал с картошки бурую кожицу, и пальцы пачкались золой. Хотелось закопать яму, но я ждал Хряща. В конце концов, был уговор – никаких собак на моей земле. Могла, конечно, приблудная забежать, но я уже винил Хряща и делать ему поблажек не собирался.