Если бы не ты - стр. 46
– Леша, можно последний вопрос?
– Давай, мелкая!
– Какая моя настоящая фамилия? По отцу? Ты знаешь?
– Да. Горская. Ксения Горская.
23. Начало
Конечно, после откровения Леши никуда уезжать я уже не хотела! На семейном совете было решено, что будет всем спокойнее, если я останусь у Мироновых.
Спустя время Софья Александровна, сославшись на усталость, ушла к себе, а Леша уехал. Мы же с Геной до самой ночи говорили, просили друг у друга прощения и пытались прийти к взаимопониманию. Оказывается, Гена тоже чувствовал себя виноватым. Он прекрасно понимал мои эмоции, вот только не мог открыть мне всю правду. Говорил, что это семейное, что о таком должна была рассказать мне мама или Соболев. Но мама пока не могла, а отчим … а отчим, оказывается, боялся смотреть мне в глаза. Считал, что не уберег ни меня, ни маму, хотя когда-то взял на себя такую ответственность. Поэтому и доверил Леше этот разговор.
Мы много говорили о маме. Гена рассказал, как она себя чувствует, что говорят врачи, и пообещал в ближайшие дни отвезти меня к ней. Он сразу предупредил меня, что она пока не говорит, произносит лишь отдельные звуки. Но сейчас врачи уже не разводят руками, а наоборот, обещают при интенсивной работе возвращение не только двигательных функций, но и речи. Разговор о маме получился тяжелым. Мне хотелось плакать от каждого слова Гены о ней. Так страшно было представить, что она чувствует, как она справляется со всем этим!
Я рассказала Гене о Реми, о бандитах, напавших на него, о больнице. Он обещал узнать по своим каналам, как продвигается расследование, а еще я увидела в его глазах настороженность и благодарность Реми. Гена считал, что в тот вечер хулиганы могли бы напасть и на меня, если бы не друг, который взял удар на себя. Я ни разу не рассматривала на ситуацию с Реми с этой стороны. Была ли я в тот вечер в опасности? Мне казалось, нет. Но почему-то именно в тот момент я вспомнила о странной эсэмэске: «Это только начало, детка». Было ли оно ошибкой или как-то связано с Реми, я не знала, но по коже пробежали мурашки. Говорить об этом Гене я не стала: он всё принимал слишком близко к сердцу, а волновать его без причины и пожинать плоды его волнения в виде очередных ограничений мне не хотелось. Особенно сейчас, когда он скрепя сердце разрешил мне работать в кофейне.
Чай в кружках уже остыл, и казалось, за этот вечер с Геной мы наговорились на добрых лет десять вперед. Глаза начинали понемногу слипаться.
– Я, наверно, пойду. Завтра рано вставать. – В голосе Гены слышалась усталость, но в то же время и умиротворение.