Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа - стр. 25
Еще несколько дней ходил Азеф как потерянный, почти не ел, не спал. Наконец, не пренебрегая ни малейшей деталью, взвесив все за и против, принял решение и объявил его любимой супруге, кормившей грудью первенца:
– Люба, что нам эта Германия, что нам этот Нюрнберг? Тут нет никакой борьбы против самодержавия. Немцы жрут сосиски, дуют пиво, и о борьбе у них нету мыслей. А я, мой друг, хочу окунуться в самое, так сказать, пекло.
Любовь Григорьевна, погрузневшая от сытой жизни, несколько остывшая от безумных порывов революционной юности, возражала:
– Радость моя, вы соскучились по погромам? Разве мы снова хотим слушать оскорбление жидом? Нам, мой друг, не нужно пекло, нам нужна ваша большая зарплата…
Азеф раздул щеки, подыскивая необходимые слова для своей красавицы: не мог же он ей сказать, что революционеры нужны им как раз для того, чтобы иметь хороший гешефт. Прижал супругу к животу, страстно зашептал:
– Тебя хочу, Люба!
Та стала брыкаться:
– Какой ненасытный, сколько можно! Уже один раз сегодня утром лежали, а маленький обжора опять сейчас станет грудь просить, заплачет, потерпите до вечера… Вы лучше мне скажите, почему категорически не желаете, чтобы нашему Леониду сделали обрезание?
Азеф вдруг взбеленился. Он размахивал руками, наступал на Любу и, казалось, вот-вот ее ударит:
– О чем ты говоришь, женщина? Зачем эта ритуальная дикость? Ты готова, чтобы твоему малышу причинили страшную боль? Чтобы у него началась гангрена? Ты этого хочешь, глупая женщина?
Люба очень чтила традиции своего народа. Она смело возразила:
– Ведь вы, Евно, крещены в иудейской вере, зачем же…
Азеф оборвал жену:
– Я уже крещен в православной вере. Правда, крестик не ношу, потому что вращаюсь меж иудеев.
Любе показалось, что на нее падает небо. Она схватилась за голову, застонала:
– Это разве правда? Зачем вы издеваетесь так?
– Ну сама рассуди: мы с тобой собираемся в Москву, а я, как иудей, не имею права на проживание там. А как православный – милости просим! У меня есть справка из православного храма в Карлсруэ.
Люба упала на кровать, закрыла лицо руками, ее плечи сотряслись от рыданий. Азеф сел рядом. Он долго и сладострастно гладил спину супруги, потом сказал:
– Не лейте понапрасну слезы! Я пошутил. Ну, что скажете насчет полежать?
Люба отмахнулась, как от назойливой мухи:
– Вы столько мне наговорили, и я уже совсем запуталась. Одно ответьте: для чего надо возвращаться в Россию? Я туда не желаю, мне там нехорошо.
Азеф был настоящим стратегом, и амурное предложение явилось лишь отвлекающим маневром. Азеф поцеловал супругу в губы и сказал: