Размер шрифта
-
+

Есенин - стр. 51

Ждали хама, глупца непотребного,
В спинжаке, с кулаками в арбуз, —
Даль повыслала отрока вербного
С голоском слаще девичьих бус.
Он поведал про сумерки карие,
Про стога, про отжиночный сноп.
Зашипели газеты: «Татария!
И Есенин – поэт-юдофоб!»

Это стихотворение Крученых прочел желчно, как свидетель обвинения на суде. Он торжествующе поглядел на недоумевающих приятелей:

– Это не мои стихи… Это Клюев! Вот! Клюев, божий человек, еще когда Серегу раскусил!

До сей поры молчавший писатель Андрей Соболь грохнул кулаком по столу.

– Что вы распаляетесь, Крученых! Шипите как змея… и жалите исподтишка. Я еврей! Скажу искренне: я – еврей-националист. Антисемита я чую за три версты! Есенин, с которым я дружу, близок для меня как брат родной!

– Таки брат? – всплеснул руками Крученых. – Скажите, как похож! – добавил он с издевкой.

– Да! – опять стукнул Соболь кулаком по столу. – В душе Есенина нет ненависти ни к одному народу! А вы, батенька, мразь! – Он плеснул вином в лицо Крученых.

– Ах ты гад! Морда! Да я тебя! – Крученых схватил со стола бутылку, но его руку перехватил Приблудный, сунув ему под нос свой кулачище:

– А это видел? Враз зашибу! Сядь!

Крученых сел и, достав носовой платок, стал утираться.

– Чего тебе Есенин, соли на хрен насыпал? Чего ты на него? Андрей прав! Сам ты антисемит! А если ты такой храбрый, – Приблудный хитро сощурился, – пойди к Есенину, прочти эти вирши.

– Брось, Иван! Не надо! – встревожился Кусиков. – Будет скандал. Драка. Есенину это нужно, Ваня, как моей жопе гвоздь в диване!

– Ну что же ты, «гвоздь в диване», – продолжал подначивать Алексея Крученых Приблудный, – забздел?!

– Ой! Испугался! Как же… Мы тоже драться умеем.

– Иди!

– И пойду. – Крученых встал и решительно пошел к столику Есенина.

– Здорово, Сергей! – протянул Есенину руку. – Привет, Вольф! Осип, привет! – поздоровался он со всеми. – Серега, мы вот тут заспорили… – он кивнул на Приблудного, – послание «Евангелист» Демьяну ты написал?

– Кто это сказал? – насторожился Есенин.

– Да все говорят. Больше некому. И по сути, и по форме твое.

– А если и мое, хотя я этого не утверждаю, то что с того?

– Да ничего! Послушать бы, как ты его читаешь… хотя… Хотя теперь, после «суда», наверное, побоишься? – Последние слова Крученых произнес громко, скорее обращаясь к окружающим, чем к Есенину.

Есенин улыбнулся, но глаза его холодно сверкнули, как голубые льдинки. Он понимал, что Крученых его провоцирует. «Гад! Уж очень удобный момент выбрал!» А Крученых еще громче, на все кафе:

– Прочтите, Сергей Александрович, своего «Евангелиста». Просим!

Страница 51