Эрон - стр. 63
– Я знаешь кто? Я ведь убийца. – Ее искусанный рот дышал пеклом.
Ошеломленная Ева никак не могла понять, почему та с ней так откровенна и почему эта пьяная искренность ее унижает.
Она не догадывалась, что была для Верки не в счет.
Та бы никогда не позволила правды в разговоре с Лилит или Магдой. Другое дело – случайный попутчик в вагоне судьбы, когда впереди конечная станция.
Но гораздо больше, чем вскрытием тайны, Ева была потрясена вспышкой собственных чувств, она, она сходила с ума от… ревности. Она впивалась в подробности связи, как зубами впиваются дети в краденое яблоко, и – боже мой – она пыталась во всем, что было там у них с Веркой, отыскать доказательства его любви к ней. Сумасшедшая!
Вера сидела, закрыв глаза, поджав ноги на диване и откинувшись головой к стене, обтянутой штофом. Она была так избалована с детства, так тонка в своих ощущениях, что от слов только – про палату в абортарии – ее мутило.
Стриженый девочка-мальчик в шелковом трико арлекина.
Узкая ладошка с обкусанными от боли ногтями.
Это была ее первая вылазка в общую жизнь, и душа Веры была вся в синяках. Вот еще почему она сверх меры надушилась за ушами и на запястьях духами «Клима», чтобы самой задохнуться в зное парфюма, спрятаться в коконе запаха от мерзостей жизни.
Августовская ночь так и не наступила, лишь на один миг погасло опаловое зерцало, ночь махнула седым крылом, и снова все небо было залито ровным жемчужным сияньем рассвета, в котором был хорошо различим остро заточенный блеск звезд.
Пьяная Верка заснула прямо на диване, уронив голову на золотую подушку. Ева ушла реветь в ванную комнату, она боялась признаться себе в причине таких слез и тупо спрашивала себя: «Ты же сама решила с ним оборвать? Так чего воешь? Сама!» Вдобавок она нечаянно разбила иностранный флакон с шампунем об умывальник, и вялая алая жижа растеклась по белому мрамору лужей, похожей на кровь, но пахнувшей цветами.
Десять лет спустя Ева будет вспоминать то московское время как глубь абсолютного счастья и завидовать той остроте чувств, когда можно было совершенно сойти с ума от одного вида мыльной винно-красной лужи на мраморе, вдруг напомнившей пьяную кровь. Изо всех чувств юности самым драгоценным оказался пыл. Он первым превращается в пыль.
Когда однажды ранней осенью позвонил Филипп, она разговаривала ледяным тоном. Он же упорно держался прежнего тона и говорил как ни в чем не бывало. Тогда она просто бросила трубку. Сказав напоследок, что ей некогда: «Я мою пол!» Он позвонил в дверь через полчаса. Никакого пола она не мыла, готовила обед: 1. Суп протертый из овощей. 2. Бигус. 3. Буше со свежей клубникой. Человека можно выставить из своего дома, но как выставить из чужого? Словом, Филипп оказался на кухне, где с давним сомнительным любопытством к обыденной жизни молча принялся чистить картошку. Ева говорила сквозь зубы: жаль, что картошка попалась из заказа – кубинская – овальные клубни с розовой кожицей, почистил бы он магазинную дрянь… Филипп не понимал, откуда лед в Евином голосе, до той минуты, пока она не спросила, как он поохотился. В невинном вопросе было столько яда, что Филипп задумался и понял: она виделась с Верой, и та рассказала про Ленкорань.