Эрон - стр. 52
Странно рифмуются эти два расставания на перронах тысяча девятьсот семьдесят третьего года – Стеллы Тургеневой с Адамом Чарторыйским на московском вокзале и Веры Волковой с Филиппом Билуновым на затерянном полустанке в Ленкорани. И там, и тут – наивное прощание навсегда и общая для юношей упрямая улыбка, в которой есть тайная нежность, которую они в себе презирают, потому что нежность уязвима, а идол юности – именно неуязвимость. Тайным плодом той московской ночи была греза: молодая замужняя женщина на минуту подумала, что в ней растет ребенок от Адама, Вера в Ленкорани поняла, что беременна, и думала, что в Москве придется срочно избавляться от следов ее связи с Филиппом. Меньше всего она мыслила о беременности как о ребенке, нет, это был только его след, ее кровь, и только.
«Только отсутствуя в жизни, только избегая всего человеческого, слишком человеческого, можно остаться неуязвимым в себе, а значит, в конце концов – человеком. Главное – бегство…» – приблизительно так обращался к себе еще один молодой человек того времени по имени Адам, механически швыряя с балкона в темноту шарики для пинг-понга и слушая, как они тускло стукают об асфальт.
Адам Чарторыйский в то давно забытое лето 1973-го, лето двух московских потопов, когда дождевая вода затопила такси на Неглинной до уровня баранки и пассажиры, вылезая из машин, шли по пояс в воде… так вот, в то знойное лето Адам проектировал для души фантастический Колумбарий, зловещий зиккурат с вечным огнем на макушке. Он был в прекрасном расположении духа, его студенческий проект зернохранилища был отмечен в числе лучших, Люська-натурщица жила с ним, баловала ворованной у буфетчицы-матери севрюгой, старая «Победа» была вполне на ходу… но вот странность… все же мыслями и духом полного счастья владел мрачнейший Колумбарий. Из каких глубин безоблачной души тучей мрака вырастал проект жуткого капища со скульптурами всех погибших за царство свободы революционеров? Эту условную тысячу фигур Адам рисовал без голов – каждый из тысячи нес голову в руках.
В то лето он опять жил один, без Щеголькова, и наслаждался своим уединением, свободой и угрюмостью воображения. Единственным камнем в одиночество тропического июля стал тогда приезд отца, который неприятно поразил сына. Андрон Петрович приехал внезапно. Вдруг в середине дня противненько тенькнул звонок в прихожей, и на пороге чертиком из табакерки появился отец. Он стоял, прижав палец к губам: тсс-с-с! Что? Почему? Адам был рад, но удивлен. Отец был педант, а свалился как снег на голову. Что было не в его правилах. Оказалось, он был в командировке в Калуге и завернул тайком в Москву.