Эрон - стр. 130

Это была Лелька, читатель, та самая Лелька, которой написала когда-то под трубы майской грозы Ева свое единственное – неотправленное – письмо из столицы и с которой Ева не виделась целых три года. Кроме Лельки, со стороны невесты были только лишь мать и отчим. Ева еще намеревалась позвать Побиска, послала ему телеграмму с новым телефоном, чтобы срочно звонил, он позвонил ночью, она счастливо сказала, что выходит замуж за… но дурак вдруг бросил трубку. Он что, ревновал? Мать и отчима Ева не видела тоже три года. Боже мой, как они постарели. А может быть, их состарил слишком щедрый свет изобилия? Или просто их милые мордочки погрубели на ровном фоне мелькающих пятен чернильных официантов с лаковыми манжетами? На мать она не могла смотреть без тайных слез: родное усталое личико с лягушачьими лапками увядания под слеповатыми глазками, ревматические пальцы, которые она стеснительно прячет от навеса столичных очей, новое платье, сшитое наспех из пестрого крепдешина, слишком открытое для ее немолодой шеи, и – счастливый страх взгляда – мать боялась поверить всему, что сияло вокруг. Даже проступили в ее голосе дряблые нотки заискиванья перед дочерью. Мать мучилась, что здесь – на дочкиной свадьбе! – она на третьих ролях, она была угнетена и напугана полным отсутствием сердечности в Билуновых: ее сторонились, словно чужой… Это было и так, и не так, Виктория Львовна подмечала ее скрытые муки и жалела простушку, но поддержать мать невесты не было настроения. Ева печально сердилась на мать за пугливое самоуничижение и старалась ободрить ее, как могла, она видела, что никто из новой родни не приходит на помощь, и одновременно болезненно стеснялась матери. Несколько раз поклевала в висок неуместная мысль: как застегнутая на все пуговки мать решилась дать ей такое раздетое имя Ева? Зато Грачев держался петушком. Тайно окидывая его душу жарким взглядом прощания, Ева понимала, почему он исполнен мужского торжества – (кукареку! – а я первый!) – и уже не прежними глазами девчонки, а трезвым взором молодой женщины видела, как он мелочен, надут, как трясется его физия от всплесков суеты, как претенциозны его маленькие усики на пухлой детской губе. Только руки были по-прежнему красивы, их жесты буквально спасали Грачева, придавая петушиному дерганью хоть какой-то налет благородства… Неужели одна неглупая девочка могла когда-то боготворить этого человека, думала Ева, а сейчас вот он угодил рукавом пиджака в желе… и все же благодаря ему она однажды сбежала из дома и то, что случилось, стало возможным: она жена Филиппа – Ева Билунова. Только Лелька знала решительно все о том, что прошло, и торчала глазами, дуреха.