Эрон - стр. 114
У Евы были какие-то крохи рублей до конца недели.
А утром открылась дверь, и на пороге возник угрюмый плешивый человек в макинтоше с маленькой злой собачкой на руках и потребовал: «В 24 часа освободить мое помещение». А сам остался ночевать прямо в прихожей, где поставил дюралевую раскладушку. Ева была поражена и напугана: она не знала, что Филипп не имеет здесь никаких прав, а тот не удосужился ей про то сообщить. Он жил здесь от случая к случаю третий год и просто забыл об этом. Как забыл? Ева не могла принять объяснения такого рода. «Чья это квартира?» – «Не знаю!» В тот вечер под лай злой собачонки они впервые повздорили. Филипп допоздна названивал по телефону, пока не нашел нежилую квартиру без мебели на Беговой, которая принадлежала кому-то из его дружков. Дружок сей сам там не жил, а предки, которым эта берлога принадлежала, уехали на три года в Танжер. За новый «Панасоник» приятель разрешил жить полгода, до осени. Разбудив храпуна, Филипп вручил макинтошу на раскладушке пакет с деньгами, передай отцу! Они переехали в ту же ночь. Квартирка на Беговой Еве понравилась – две комнаты, кухня, ванная комната, чулан, запасной выход на черную лестницу и просторная лоджия. Правда, из мебели имелась только тахта. С Кутузовского проспекта сюда перекочевали разные шмотки и техника, да еще постер Бобби Фишера, тогдашнего кумира Филиппа. На следующий день Филипп привез из комиссионного магазина дворянское барахло: шкаф из карельской березы, диван с гнутой спинкой, письменный стол, комод на колесиках, трельяж… «Откуда деньги?» – остолбенела Ева… «Дали!»
Рика возмутилась поступком семьи, все было сделано втайне от нее, она неделю не знала, где их искать, и – в пику родителям, – подарила Еве милого роскошного лопоухого шотландского сеттера-щенка. Рика сама же ему дала имя – Тубо. Ева обожала всякую живность и расцеловала подарок в холодный нос. «Может быть, все еще обойдется?» – думала она, обнимая щенка и пряча мокрые глаза в его душистой и лоснящейся шелковистой шерсти. Она видит, что Филипп любит ее, и только в этом коренится ее надежда на будущее. Ведь было от чего приходить в отчаяние. Собственная мать, например, сразу заподозрила ее в корысти и с укоризной писала: «Доченька, на чужой кусок не разевай роток». Майя тоже прошлась по поводу того, что «девочка хорошо упакована». А Филипп? Ева так долго сопротивлялась чувствам Филиппа и своим, что он, конечно же, не мог заподозрить ее в расчете. Но уже в том, что приходилось себя убеждать, была червоточина. Смогла бы я полюбить Филиппа, если бы он занимал какое-то другое положение? Скажем, место Побиска Авшарова, который жил в школьном спортзале и спал на матах. С угрюмой честностью сама себе отвечала: нет, Филипп не был бы Филиппом, если б оказался в ситуации Побиска. Он не мог бы стать таким независимым, так держаться среди друзей. Филипп не был бы неразрывен с тем, что он Билунов. Он радий. Он излучал превосходство и не допивал чужой кофе.