Энциклопедия русской души (сборник) - стр. 5

– А еще говорите, что в вашем государстве нет денег.

Пал Палыч по-генеральски потупился и невольно уперся взглядом в уставной непорядок:

– Не уследила! – Пал Палыч застенчиво отправил мизинец левой ноги обратно в носок цвета хаки. – Жена носки штопает. Такое у нее, понимаешь, хобби.

Референт бойко заговорил:

– Польские, полушерстяные, люблинской фабрики. Не покупайте больше. Говно.

– Понял, – сказал генерал. – Ближе к делу.

– Если выйдете на контакт, – обратился ко мне референт, – постарайтесь внушить ему… – В передней со страшной силой хлопнула дверь, – оставить нас в покое, – пробормотал он.

– Сквозняк, – сказал я.

– У нас в России от сквозняка может начаться все, вплоть до гражданской войны, – озвучил референт свои опасения.

– Почему – я? – спросил я генерала.

– Вы там что-то такое писали о заре нового откровения, – покраснел он.

– Есть интерференция, – прибавил референт.

– Ну, мы пошли, – поднялся с дивана Пал Палыч. – Саша, – кивок на референта, – поступает под вашу команду.

– Постойте! Вы, случайно, не идиоты? – поинтересовался я.

Между тем Саша оказался вовсе не идиотом. Он был из тех, кто перепробовал сотни форм жизни в крутые русские девяностые годы. Он ощутил свист и скорость русского времени, когда час шел за год, как никогда ни до, ни, видно, после. Он был из тех, кто понял смысл энергии, перекроил пассивную ментальность.

Мало кто в России жил в 90-е годы – почти все плакали. По разным поводам. Плакали от радости, получив свободу. Плакали обкраденные. Плакали обстрелянные. Почти все пугливо озирались, держась за карман, не включаясь в игру, шаря на обочине. Начиненная деньгами Москва казалась этим «почти всем» беднейшим, пропащим городом мира.

Деньги валялись на бульварах и площадях, залетали с ветром в подъезды, кружились на лестничных клетках. Их можно было сгребать метлой, – только дворников не было, были новички-любители, и гребли они поначалу неумело, доморощенно – занятие настолько утомительное, что не хватало времени пересчитывать выручку по вечерам, так спать хотелось. Деньги держались в ведрах, тазах, больших кастрюлях, их были миллионы и миллионы, они обменивались на зеленые, и зеленых можно было за неделю накрутить на миллион.

Обменный пункт стал сильнее, чем «Фауст» Гёте. Он работал без выходных.

Но для «почти всех» деньги были невидимками, они их не гребли, теряли. «Почти все» твердо знали, что раньше они ели помидоры, а однажды даже купили в покойном «Руслане» бельгийский, в клеточку, костюм; теперь не хватало на картошку. «Почти все» терпеливо ждали разъяснений по телевизору. Они не догадывались, что нигде в мире никто никому ничего не объясняет, когда на бульварах и площадях валяются кучи денег. Затем «почти все» плевались у телевизора и доплевались до того, что некоторые из них стали бомжами. «Почти все» вяло ходили в поисках какой-то правды. Вдруг стало полно всего в магазинах. Это было особенно оскорбительно. И захотелось «почти всем» увидеть пустые, привычные прилавки, уйти в добрый мир очередей.