Эмир Кустурица. Где мое место в этой истории? Автобиография - стр. 3

Я отношусь к тем, кто считает забвение фактором выживания, но я отказываюсь следовать сегодняшним тенденциям. В наши дни толпы людей похожи на кур с птицефабрики, память которых ограничивается последним приемом пищи. Забвение даже использовали для того, чтобы разработать теорию конца света, которая захлестнула мир в девяностых годах прошлого века. Проповедники либерального капитализма предложили нам отречься от нашей культуры и нашей личности, чтобы броситься в водоворот технологической революции, призванной направить наши судьбы в строго определенное русло и регулировать наши жизненные процессы. Это высокомерное заявление разбудило во мне желание возобновить мои связи с памятью, а также свести счеты с забвением.

Я хочу написать книгу и навести порядок в моих мозговых извилинах, по которым бродит множество воспоминаний. С помощью ангелов-писарей, научивших меня думать и говорить, я хочу извлечь из этого нагромождения мыслей то, что может исчезнуть навсегда, как солнце за тучами. Будет неправильно, если все, что когда-то волновало мою душу, станет недоступным после моего ухода в вечность, в то время как кто-нибудь из моих любопытных потомков будет пытаться установить со мной связь, чтобы раскрыть важную тайну своего происхождения.

Я хочу избежать любых недоразумений. А также избежать судьбы телефонного абонента, которому тщетно пытаются дозвониться родственники и друзья, не зная, что его больше нет в мире живых, и после бессчетного количества звонков слышат в трубке лишь женский голос, равнодушно повторяющий: «Вызываемый абонент временно недоступен».

В 1961 году Юрий Гагарин полетел в космос, а я отправился в школу. Полет первого человека в космическое пространство готовился заранее, за Гагариным стояла целая команда экспертов. Подготовка моего похода в школу легла на плечи моей матери, поскольку отец уехал по делам в Белград. Моя мать Сенка зажгла плиту, нагрела воды и посадила меня в таз. Пока она терла мне спину кухонным куском мыла, я услышал, как она плачет.

– Почему ты плачешь, Сенка? Это же мне идти завтра в школу, а не тебе.

– Я не плачу, сынок, – ответила она, вытирая слезы, – но я расстроена. С завтрашнего дня начинается новая жизнь.

Я не понимал, почему мать плачет, но по поводу новой жизни ситуация прояснилась на следующее утро.

Я шел к школе, не сводя глаз с каменных ступенек[3], которые, казалось, плавали в воде. Это напоминало интермеццо сараевского телевидения в постановке Жана Берана на музыку Комадины. Я больше ощущал себя аквалангистом, чем ребенком, идущим в первый раз в школу. Я знал, что выгляжу смешно. Слишком длинные рукава моей блузы из черного сатина не давали мне покоя. Я безуспешно пытался подвернуть их, но скользкая ткань упорно возвращала их в исходное положение. Несмотря на то что здание школы располагалось всего в трехстах метрах от нашей полуторакомнатной квартиры, путь занял целую вечность. Я подумал, что Гагарин, наверное, долетел до космоса быстрее, чем я добрался до начальной школы «Хасан Кикич».