Элиминация - стр. 2

Когда я был мальчиком, Сологуб мне сказал:

– Ваня, ты слишком много времени проводишь за книгами. Поверь, чтение добра не принесёт! И когда-нибудь ты выроешь большую, глубокую яму, сбросишь туда всю свою литературу, уляжешься сверху и попросишь меня, своего единственного друга: «Давай, Сологубушка!», и я возьму лопату и начну кидать на тебя сверху землю сырую и калёные камни, и похороню тебя вместе с твоими книгами заживо! – при этих словах, Сологуб, мой дядя, смахивал с глаз несуществующую слезу и дико хохотал мне в лицо, так, что становилось жутко. Я плакал, бил его руками и ногами, а он заливался пуще прежнего, норовя приблизить свой раззявленный смеющийся рот поближе к моей перекошенной злобой и страхом физиономии. Это продолжалось, как мне казалось, веками, пока меня истеричного, в полуобморочном состоянии не отрывали от дяди, кололи что-то в руку и укладывали в постель. Причём, Сологуб заглядывал в проём для межкомнатной двери, и, пока никто не видел его подглядываний, строил мне ужасные рожи, грозил глазами, пальцами, казалось, даже нос его угрожающе вытягивался по направлению ко мне, смешно фыркая. К этому времени я уже смеялся, не обращая внимания на боль в груди и горле, приходящую пост эффектом после обильных слёз.

Меня всегда удивляло, почему Сологуб живёт с нами, но не ест за нашим столом. Мне не нравилась его способность проходить сквозь стены, окна, и вообще он был какой-то несерьёзный и расплывчатый, разговаривал только со мной, а мама уверяла, что ни у неё, ни у папы нет брата с таким диким именем, но я-то знал, что они меня обманывали. Я к тому времени был уже достаточно взрослый…

По утрам к Сологубу присоединялась красивая фиолетовая кошка. Мяукать она не умела, но прыгать и фыркать любила, когда ей что-то не нравилось. Ещё она умела исчезать. Мне нравилось гладить её, я занимался этим часами, даже, когда родители входили ко мне в комнату и что-то говорили, я их не слышал. Я раскачивался из стороны в сторону, мычал, размеренно гладил свою или, лучше сказать, Сологубовскую, кошку и медитировал, призывая в свидетели всех святых, которых я мог запросто назвать по памяти. Они, святые, приходили, смотрели на мои успехи, дивились и радовались. Так что могу с уверенностью утверждать – я никогда не скучал. Скука наступала редко. Обычно на шею. Она придавливала мою шею ногой к полу и, презрительно изогнув губы, шипела, спрашивая: «Как дела?» Я, задыхаясь, вырывался и сквозь бьющую изо рта пену хрипел в ответ: «Нормально! Пусти, скука!» То, что это скука, я знал точно, она сама мне сказала, когда пришла в первый раз. Слава Богу, она не так назойлива и приходит крайне редко, но даже редкие посещения приносят мне неприятности – мои родители думают, что я умею материться. Я однажды слышал, как мама сказала папе: