Элиас (Илья) Бикерман. Петербургский пролог / Elias Bickerman. Petersburg Prologue - стр. 30
Постепенно, однако, подобная прямолинейность из моды вышла, но привычка пренебрегать «всякой очевидностью» сохранилась, что, как правило, даром не проходит и приводит к перлам словесной эквилибристики наподобие следующего рассуждения: «Не вдаваясь в полемику о конкретном адресате этой строфы, отметим, что самая возможность разных версий свидетельствует, что образ дан достаточно абстрактно. Вполне вероятно, что Пушкин здесь проклинает "тирана вообще"; другое дело, что этот образ во многом идет от конкретного образа Наполеона и легко может быть с ним соотнесен»124.
Увы, «самая возможность разных версий» явилась не результатом авторского замысла, а следствием прискорбного развития литературоведения в тоталитарном государстве.
История, начавшаяся в январе 1937 г., завершилась в 2004 г.: в собрании сочинений Пушкина в 20 томах, изданном Институтом русской литературы, здравый смысл восторжествовал. «Речь идет о Наполеоне, – говорится в комментарии к оде. – Были попытки толковать всю строфу как относящуюся к Павлу I (см.: Шкловский В. Заметки о прозе Пушкина. М., 1937. С. 16; Оксман Ю. Г. Пушкинская ода «Вольность» ( К вопросу о датировке). С. 26−27)»125. Комментарий здесь не совсем точен: для Шкловского самовластительным злодеем был не Павел, а некий «синтетический» образ Павла и Александра, с преимуществом последнего, а Оксман считал, что строфа была направлена против Наполеона, но очень подходила и к Павлу, поскольку в строфе дан обобщенный образ тирана. Впрочем, Оксман в этом не был оригинальным и ссылается на мнение Д. Д. Благого: «Д. Д. Благой правильно полагает, что Пушкин, имея в виду “прежде всего Наполеона”, “вместе с тем дает в этой строфе некий обобщенный образ тирана (уже слова о ‘смерти детей’ не имеют никакого отношения к Наполеону, единственный сын которого умер только в 1832 г.)”. И далее: “Под этот обобщающий образ полностью подходит и другой ‘увенчанный злодей’ – Павел I”»126.
Таким образом, версия, впервые зафиксированная в научной литературе юным Бикерманом, опять стала научной, как говорил Шкловский, аксиомой.
В целом можно сказать, что первое выступление Бикермана на научном поприще на ниве пушкинистики оказалось чрезвычайно успешным. О том, что ссылки на его раннюю пушкинскую публикацию продолжают появляться, он с гордостью писал М. А. Дандамаеву 5 июня 1972 г.: «Пушкинист, друг младшего Пиотровского127, прислал мне письмо, и я был тронут и польщен, когда узнал, что пушкинисты до сих пор читают и цитируют мою маленькую статью, опубликованную в 1916 г.».